Кошки-дочери. Кошкам и дочерям, которые не всегда приходят, когда их зовут
Шрифт:
– Ты меня не любишь? – всхлипнула я, чувствуя себя безумно жалкой.
Тропический попугай снова подал голос. Из-за его криков я с трудом разбирала, что происходит на том конце провода. Лидии надоело со мной разговаривать, она сердится… Или плачет?
– Люблю. Очень люблю, – ответила она после бесконечного молчания.
Связь оборвалась.
Те три недели, что я провела в ожидании операции, телефон звонил еще не раз. Моим здоровьем интересовались Мэри и Джинни из Новой Зеландии, моя учительница по йоге Джули и многие другие. Лидия звонила реже остальных. Либо в монастыре опять были проблемы с телефоном, либо у нее находились более важные
Я пыталась сосредоточиться на чем-то радостном, например на подготовке к свадьбе Роба и Шантель. До великого дня оставалось всего пять месяцев! Они выбрали потрясающее место для церемонии: старый монастырь в маленьком городке Дейлсфорд в полутора часах езды от Мельбурна. Крохотная часовня излучала одухотворенность и романтику. В нескольких шагах от нее располагалась зона для гостей, откуда открывался прекрасный вид на серебристо-зеленые холмы, подпирающие бескрайнее небо. А воздух был напоен свежими нотками эвкалипта.
Жених с невестой уже нашли фотографа и музыкантов и договорились со священником, хотя эта дама никак не могла запомнить их имена. Впрочем, как оказалось, все это было лишь интерлюдией к грандиозному концерту под названием «Современная свадьба».
Я понятия не имела, что на свете существуют огромные магазины, специализирующиеся исключительно на свадебных тортах, пока не обнаружила себя бредущий вдоль рядов кремовых башен в компании Роба и Шантель. Тем, кто считал позолоченные цветы слишком скучными, предлагали страусовые перья и блестки. Роб настаивал на том, что в торте важен не внешний вид, а вкус. Продавец спросил, не хочет ли он попробовать, и, когда жених кивнул, поставил перед ним поднос с чем-то, сильно напоминающим пластиковые кубики.
– Это вообще не торт, – пробормотал Роб, старательно пережевывая свой кусок. – Тут даже настоящих яиц нет. Пошли отсюда.
Меня поразил прагматичный подход к свадьбе, который продемонстрировала Шантель. Вместо того чтобы заказывать в бутике эксклюзивное платье за несколько тысяч долларов, она нашла швею, работающую на дому. Затем заставила нас со своей матерью просмотреть кучу образцов ткани (все как один были нежнейших оттенков розового). На повестке дня были стразы и жемчуг. А вот вуаль невеста решительно отвергла. Что ж, и без нее темноволосая красавица Шантель с персиковой кожей и яркими голубыми глазами будет выглядеть сногсшибательно.
Как любой уважающий себя мужчина, Роб отчаянно страдал, когда мы таскали его по магазинам. В каждом из них он держался так, будто мы взяли его в заложники. Но, несмотря на это, я искренне наслаждалась происходящим. Каждая мать мечтает о красивой свадьбе для сына, а Роб заслужил свое счастье, как никто другой.
Впрочем, иногда мне приходилось отвлекаться от радостной суматохи и готовиться к операции: физически и эмоционально. А еще искать ночную рубашку из чистого хлопка, причем такую, чтобы в ней я не была похожа на старушку с букольками. В результате я купила аж три штуки разных оттенков голубого и с невообразимым кружевом и пару сине-зеленых шлепанцев с таксами. Продавщица поинтересовалась, не собираюсь ли я куда-то. Да, в больницу, ответила я, испытывая мрачное удовлетворение от того, как стремительно тает ее дежурная улыбка.
Я записалась к своему парикмахеру Джоди, психологу (а почему бы и нет?) и договорилась о встрече с Дэвидом, человеком, которого природа наградила удивительным вкусом во всем, что касалось мебели. Обстановка в нашей комнате казалась мне слишком строгой для больного человека. К тому же на прикроватных столиках пестрели не радующие глаз круги от тысяч утренних чашек чая. Если мне придется пролежать в этой комнате
Надо сказать, в тот момент Дэвид пребывал не в лучшем расположении духа: партнер недавно променял его на кого-то помоложе и сбежал в Перт.
– Я хочу прекратить это раз и навсегда! – восклицал Дэвид, с остервенением роясь в образцах ткани для занавесок. – Вот пойду и брошусь с Вестгейтского моста. Но только если там соберется достаточно репортеров.
К счастью, разбитое сердце не повлияло на вкус Дэвида: он был безупречен, как всегда. Друг отыскал два прикроватных столика: один высокий, из светлого дерева, второй – более компактный, явно вышедший из подпольной мастерской, в которой томились несчастные азиатские рабочие.
Столики были абсолютно не похожи и при этом удивительно подходили друг к другу, как и все идеальные пары. Я убеждала себя, что в сочетании с другими лампами и полупрозрачными шторами из тонкого итальянского батиста обновленная обстановка заставит меня иначе отнестись к долгому восстановительному периоду.
Когда Дэвид заметил, что ткани хватит и на комнату маркиза де Сада, я подумала: а почему бы и нет? Может, с белыми шторами, о головокружительной цене которых догадываются лишь три человека на Земле, она будет выглядеть не такой угрюмой. Пока мы ими занимались, я решила постелить на лестнице новый ковер – светлый и элегантный, под стать той светлой элегантной жизни, в которую я собираюсь вступить.
Понятия не имею, как мужчины готовятся к тому, чтобы лечь в больницу. Но женщины – во всяком случае, я – принимаются разбирать кухонные шкафы. В мусорное ведро отправляются пакеты с сухим соусом для рагу, датированные 2001 годом, пластиковые ножи для барбекю (кто их вообще покупал?), мюсли, которые никто не любит. Может, они понравятся чайкам на местной свалке. После операции дома меня будут ждать девственно-чистые шкафы. Ну ладно, просто чистые.
В глубине холодильника я откопала несколько уже начавших подгнивать яблок. Внимательно изучила, решила, что даже на моей кухне им недолго осталось, и достала крошечные формы для кексов. Очистила яблоки, удалила сердцевину, засунула внутрь орехи и сухофрукты, а сверху посыпала сладкими крошками. И отправила в духовку. Вечером домашние уплетали десерт так, что трещало за ушами. Я долго раздумывала, мыть ли после них формочки – те и без того сияли. Ох, милые мои…
Выданная в больнице брошюра советовала проводить дни перед операцией как можно более конструктивно, например наполнить морозилку, чтобы семья смогла дотянуть до моего возвращения из больницы, а мне не пришлось бы бросаться к плите, едва я переступлю порог родного дома (поскольку буду еще слишком слаба, чтобы удерживать кастрюли и сковородки). Не случайно, что у женщин рак заводится именно в груди, которая является великим символом кормления.
Возвращаясь из супермаркета с трехмесячным запасом стирального порошка и туалетной бумаги, я поймала себя на том, что веду машину куда спокойнее, чем обычно. Все-таки жизнь, несмотря на все несовершенства, штука удивительно хрупкая и драгоценная. Погруженная в свои мысли, я пропустила поворот и оказалась в незнакомом квартале.
Справиться с реакцией окружающих зачастую куда сложнее, чем со своей собственной. Слово
«рак» производит на людей такой эффект, что я начала задумываться, почему никто не захотел сменить название болезни. На «тюльпаны», например. Их можно будет оставлять под дверью: «У меня тюльпаны, но беспокоиться не о чем». Некоторые друзья реагировали таким образом, будто я сообщила им о своей скорой кончине. А чуть свыкнувшись с новостями, начинали вести себя так, словно я и вправду умираю.