Кошки-дочери. Кошкам и дочерям, которые не всегда приходят, когда их зовут
Шрифт:
Но я слишком устала, чтобы объяснять это Лидии. И просто кивнула. Мэй улыбнулась и сказала, что вернется через пару минут.
Дочь села в кресло, закрыла глаза и выдохнула. Сперва я почувствовала себя неуютно. Она пела на совершенно незнакомом языке. Эти слова могли означать что угодно. И все же в них ощущалась благожелательность. И они, несомненно, были важны для Лидии. Она верила, что это больше чем просто звуки. Я позволила пению омыть меня, подобно волнам на пляже… И уснула.
Я спала бы целыми днями, если бы кто-нибудь мне разрешил. Но Мэй будила меня каждые полчаса, чтобы проверить показатели, и залезала под рубашку, чтобы пощупать пульс
Казалось, эта ночь никогда не закончится. Я отчаянно мечтала о сне. Ближе к рассвету мне представилось, будто я военнопленный и солдаты тычут в меня копьями, едва я закрываю глаза. Каждый раз я проверяла, на месте ли Лидия. Молчаливая, неподвижная, она ни о чем не просила. Ее присутствие наполняло меня силой. Все сомнения по поводу того, любит ли меня дочь, таяли в сухом больничном воздухе.
Время в больнице течет по-другому. Внешний мир уплывает далеко-далеко. Подходит к концу ночная смена. Капли дождя бегут по стеклу, как черные бриллианты, но засухе все равно не видно конца и края. Темное небо постепенно выцветает и становится серым.
Больница медленно просыпается. Торопливые шаги, грохот подносов и болтовня медсестер прогоняют остатки ночи. Мимо моей палаты проносятся каталки с пациентами, тележки с едой и медицинское оборудование.
Неприветливая девушка из Восточной Европы приносит завтрак. Кукурузные хлопья в пластиковой чашке и чай в пакетиках. Поскольку руки и ноги у меня по-прежнему не работают, я не могу даже поднести ложку ко рту. На помощь приходит Лидия. Она кормит меня и придерживает чашку, пока я с шумом втягиваю чай.
Дочка выглядит усталой. Я говорю, чтобы она шла домой и отдыхала. Но в ответ Лидия только прижимается щекой к моей щеке. И тогда я вспоминаю, о чем хотела спросить ночью. Слова даются мне нелегко.
– Ты надолго вернулась?
Рукава на ногах с шипением выпускают воздух. Если Лидия уедет завтра, то разобьет мне сердце.
– Я буду рядом столько, сколько понадобится, – отвечает дочка.
Я падаю на подушки. Именно это я и хотела услышать.
В последующие дни моя палата постепенно заполнялась цветами. Я была очень благодарна родным и близким, которые их прислали. На огромной открытке, подписанной всеми женщинами из моей группы по йоге, почему-то был изображен сиамский котенок.
Подруги по несчастью, о которых рассказывала Мэри, не замедлили проявить себя. Они присылали открытки и электронные письма, а Филипп распечатывал их и приносил мне в больницу. Еще он рассказывал, что кто-то оставляет кастрюли с едой на пороге нашего дома.
В замкнутом мирке больничной палаты амбиции и дедлайны утратили какое-либо значение. Мастэктомия – лучший путь к осознанию того, что важнее всего любовь и доброта.
Сожалела ли я о чем-то? Да, конечно, но в основном о том, что слишком серьезно относилась к жизни, год за годом убеждая себя в том, что впереди еще будет время для веселья. Я провела бесчисленные часы, закрывшись от мира и склонившись над клавиатурой. Вместо того чтобы проживать жизнь, я о ней писала.
Лидия, Мэри, друзья, женщины из группы по йоге и читатели, принявшие мою беду близко к сердцу… иногда мне казалось, что все они собрались здесь, в палате. Их добрые пожелания и молитвы наполняли комнату. Это чувствовали
– В вашей палате удивительная атмосфера. Так бы и просидела тут весь день, – сказала сестра Мэй, после чего добавила, что на голове у меня полный беспорядок.
Пока она копалась в моей сумочке с туалетными принадлежностями, я вдруг, к стыду своему, поняла, что забыла положить туда расческу. Сестра Мэй предложила купить ее в больничном магазине. И через несколько минут уже аккуратно причесывала меня. Воплощенная доброта. Поскольку я не могла ни сидеть, ни шевелить руками, о том, чтобы самой ухаживать за собой, и речи не шло.
Посетители. Я и ждала их, и боялась. Хотя Лидия часами сидела в моей палате, ее я посетителем не считала – с ней не нужно было разговаривать или что-то изображать. Дочь стала моим счастливым талисманом, одно ее присутствие наполняло меня надеждой и спокойствием. При ней я спокойно засыпала и не боялась показаться невежливой.
Я соскучилась по другим членам семьи, но не хотела, чтобы они видели меня в таком мумиеподобном состоянии, в окружении капельниц и пикающих аппаратов. И все же однажды вечером дверь в палату открылась. Роб и Шантель. Принесший минеральную воду и лаймы Роб прекрасно знал, что мне сейчас нужно. Он настроил кровать, убедился, что кнопка вызова медсестры находится в зоне досягаемости, и внимательно проверил уровень жидкости в капельнице. Во рту у меня было сухо, как в кошачьем лотке, так что минералка с долькой лайма пришлась как нельзя более кстати.
В палату регулярно заглядывал взволнованный Филипп. Гладил меня по голове, восхищался цветами и спрашивал, может ли он что-нибудь сделать. Лучшим подарком стало радио, которое муж принес из дома. Настроенное на волну классической музыки, оно наполняло палату мелодиями Баха, Бетховена и Моцарта. Музыканты и цветы – о чем еще может мечтать женщина?
Дополнительным источником комфорта неожиданно стал плед из овчины, который порекомендовала мне подруга медсестры, перенесшая похожую операцию. Я целыми днями лежала на спине и радовалась мягкости овчины, а также тому, что она позволяла воздуху свободно циркулировать подо мной.
Во время дневной смены медсестра ускорила капельницу, и в моем животе скопилось столько жидкости, что меня вполне можно было принять за беременную на седьмом месяце.
Глядя на свой раздувшийся, выпирающий из-под корсета живот, я вспомнила, как выглядела мама в последние дни болезни. К горлу подступила тошнота. В палату прибежали взволнованные медсестры.
– Оцените силу боли по шкале от одного до десяти, – попросила одна из них.
Живот по ощущениям напоминал мешок с битым стеклом. Я чувствовала, что вот-вот потеряю сознание, но не хотела, чтобы они сочли меня нытиком. Поэтому выбрала консервативные шесть баллов.
Медсестры переглянулись. Одна уточнила:
– Так сильно?
Мне было слишком больно, чтобы ответить.
– Все это субъективно, – сказала старшая медсестра. – Если она оценивает боль на шесть баллов, значит, так оно и есть.
Медсестры иногда разговаривают так, будто вас нет в комнате. Благодаря этому можно получить примерное представление о том, насколько сильно вы в действительности больны.
Тем временем медсестры решили, что беспокоиться не о чем, и сделали мне укол. Послеоперационный корсет сменили на мягкий бандаж. Несколько часов спустя пришла Мэй; она обтерла меня, как расстроенного младенца, выпавшего из колыбели. Поправила простыни и устроила на ночь. Эту женщину надо причислить к лику святых.