Космонавт
Шрифт:
Я повернул голову и увидел поблизости группу студентов, которым что-то рассказывал мужчина лет сорока в очках и строгом сером костюме. Я прислушался и из рассказа мужчины понял, что он инженер.
Он поправил галстук и обратился к группе студентов:
— Обратите внимание на теплозащитный экран. При входе в атмосферу температура здесь достигала полутора тысяч градусов. Вся эта плита — не монолит, а сотни слоёв асбеста и стеклоткани. Если бы хоть один деформировался… — он постучал пальцем по стеклу витрины, — Гагарин сгорел бы за секунды.
Я не выдержал,
— А как космонавт вообще дышал? Я не вижу баллонов…
Инженер повернулся и оценивающе посмотрел на меня.
— Хороший вопрос. Воздух подавался из шаровых баллонов за креслом. Но не чистый кислород, а специальная смесь, чтобы не вспыхнуло. Кстати, знаете, почему Гагарин перед стартом сказал «Поехали»?
Я покачал головой.
— Потому что это не самолёт. В ракете ты не летишь, а ты едешь. Как на гигантской телеге, которую тащат вверх пять миллионов лошадиных сил.
Я же подумал, что в будущем пилоты «Союзов» всё равно говорили то же гагаринское «Поехали». Традиция. Хотя корабли уже были куда сложнее. Вслух я спросил другое:
— А если бы отказала автоматика? — я ткнул пальцем в схему системы аварийного спасения.
Инженер указал на три красные кнопки под стеклом.
— Корабль имел дублирующие системы для безопасности космонавта. Но… — и тут он замолк, видимо, подумал, что уже болтает лишнее, ведь тема-то полусекретная.
А я по себя продолжил фразу за него: «Но наши конструкторы, и Королев в частности, запретили давать космонавту код разблокировки». Боялись паники. Сидишь в небольшой консервной банке и знаешь, что даже спасти себя не сможешь… Конечно, я помню совсем не те технологии. В двадцать первом веке такого бы не допустили. Даже частные корабли имеют тройное дублирование систем. Но сейчас… сейчас люди летают, зная, что шансов на спасение, скорей всего, нет. И всё равно идут на это. Почему же?
Чтобы человек мог шире смотреть на мир. Чтобы наука шла вперёд — нужно кому-то её двигать. И мне предстоит стать одним из них.
Наш экскурсовод сказала, что мы переходим к следующему стенду, и я вернулся к своей группе. Теперь мы стояли перед макетом первого искусственного спутника Земли в натуральную величину. Надпись «Луна — первая ступень к звёздам» горела неоновыми буквами, словно приглашая в будущее, которое здесь уже наступило.
— 4 октября 1957 года наша страна запустила этот 83-килограммовый шар с четырьмя антеннами. Его радиопередатчики работали на частотах в двадцать и сорок мегагерц…
За ним стояли более современные спутники серии «Космос» — уже с солнечными батареями и сложной аппаратурой. пробежав по ним взглядами, все смотрели теперь на макет автоматической межпланетной станции «Луна-9», которая в этом году, если мне не изменяет память, только ещё готовилась к запуску.
— Эта станция должна совершить мягкую посадку на Луну, — объясняла экскурсовод, — и передать панорамные снимки её поверхности. Уникальная система амортизации защитит аппаратуру при ударе…
Ещё здесь установили диораму, которой так и не суждено
«Да-а-а. Через пять лет американцы высадятся первыми, а эту базу так и не построят, — с сожалением подумал я. — Хотя… технически СССР мог бы. Если бы не… некоторые нюансы…»
Я пригляделся к скафандрам. Упрощённые, без жёсткого корпуса, будто сшитые из ткани — и ни грамма пыли на них.
Настоящие «Кречеты» для Луны будут весить под центнер, а здесь — будто комбинезоны для уборки урожая.
Рядом мальчик в пионерском галстуке и с горящими от восторга глазами тыкал пальцем в стекло:
— Мам, смотри, наши уже там живут!
Я посмотрел на его мать и увидел, как она одобрительно кивает с улыбкой. Мне вдруг стало немного досадно. Люди верят, и каково будет разочарование…
Неужели ничего нельзя с этим сделать?
На стене я отыскал эскизы ракет. Н-1 — та самая, что взорвётся четыре раза подряд. Здесь она могла похвастаться фантастическим блестящим корпусом и гордой надписью: «Советские учёные готовят новые миссии к Луне».
Если бы люди знали, что первая ступень этой махины рванёт на старте из-за проклятых колебаний… Но пока об этом знаю только я один.
В центре этой экспозиции обнаружилась витрина с камнем. Табличка уверяла, что он «доставлен советской станцией».
«Лукавят музейщики. Первый грунт привезут только в 1970-м, и то автоматом. А это… базальт, не иначе.»
Рядом я заметил магнит и надпись: «Проверь: лунный камень не притягивается». Я взял его, поднёс к стеклу…
— Не старайтесь, — услышал я знакомый голос. Повернулся и увидел того самого инженера в очках. — Настоящий реголит ещё в лабораториях.
— Вы серьёзно? Уже есть станция, которая сядет? — удивился я, потому что точно знал, что это не так.
Он усмехнулся:
— Если бы я ответил, мне пришлось бы отправить вас в камеру с этим магнитом.
Я с горечью подумал, что и он не знает, что «Луна-4» промахнётся. Или знает, догадывается — но не может сказать? Вслух я ничего не сказал, только кивнул и отошёл к «лунным весам», которые стояли в углу. Встал на платформу, и стрелка упала до 12 килограмм.
«Физику не обманешь, — подумал я. — Но детям-то приятно.»
Сбоку девочка лет семи тянула маму за руку:
— Можно я тоже попробую? Я же буду, как Терешкова!
Я отошёл, глядя, как она смеётся, «паря» на экране.
Я задумчиво смотрел на них и думал, что, пожалуй, вот ради этого всё и затевалось. Не ради чертежей, не ради политики, а ради этого света в глазах людей. Пусть даже суровая и строгая правда остаётся где-то там, за углом…
Я снова вернулся к нашей группе и последовал вместе с остальными за нашим экскурсоводом. В дальнем углу павильона стоял настоящий тренажёр — кресло космонавта с ручкой управления и приборами. К нему выстроилась очередь из мальчишек.