Космопроходимцы (вторая часть). Ксеноопера "Жнец, Швец, Игрец"
Шрифт:
– Это что?
– Деньги, с которыми туго, - ответил Жнец, с удовольствием наблюдая за лицом Ксении. Совсем ещё девчонка. Которую из детства вытолкали пинками...
'В грязь, - подумал он.
– Я же и вытолкал. Ной, а не я! А я что же?'
– Откуда столько?
– тоном ниже спросила Ксения.
'Боится, - понял Жнец.
– И правильно делает'. Вслух ответил: 'Потом. Душ вот приму, и тогда. Устал очень'. Пряча глаза, повесил куртку в прихожей, протиснулся между женой и стеной, прошлёпал в душевую. Там с отвращением содрал с себя одежду, и, смяв комом, скормил обшарпанному стиральному киберу. Грязь. Одной стиркой не обойдёшься. Полез под душ. Собирался обдумать, что можно сказать жене и чего ей знать не следует, но не смог. Вертелся под горячими струями, не сапиенсом чувствуя себя, а животным, бездумцем углеродного цикла. В
Жнец вышел из душевой на цыпочках, осторожно затворив за собою дверь. В коридоре темно, из приоткрытой кухонной двери полоска света. Если тихо подняться на второй этаж, к себе, и запереться, разговора не будет. Она сидит у кухонного стола, ждёт объяснений. На столе пачка денег. Скоро вернутся Спиро и Эми, ей придётся убрать. Ко мне в комнату при них даже не заглянет. Закрутится: готовка, ужин, уборка, то-сё, спать пора. Глядишь, и не понадобится выяснять отношения. А я устал. Полежу перед ужином, всё взвешу. Да, так будет лучше, решил Жнец, крадучись двинулся к лестнице на второй этаж, но не послушалось тело.
Ксения сидела возле кухонного стола, подперев рукой щёку. Возле её локтя веером рассыпались деньги. Она глянула на Жнеца, не изменив позы, спросил:
– Откуда столько денег?
Досадуя, что не получилось избежать разговора, Жнец ответил:
– Ты просила меня заняться делом? Вот я и занялся.
– Чем?
– Чем могу. Ничего больше я не умею. Я...
Хотел выложить правду, не вышло. Как такое скажешь? Хорошая профессия - убийца. Начать можно с последнего: как шлёпнул в баре на пол бедолагу Стрикленда. Но деньги ведь получил не за это?
– Ты...
– Ксения замялась, точно боялась высказать страшное предположение, потом, собравшись с духом, спросила:
– Ты опять нанялся на 'Ковчег'?
Жнец чуть было не расхохотался. Ничего страшнее не смогла придумать. Он присел против Ксении на табурет, ответил:
– Не угадала. Не хочу больше выходить в море, на берегу лучше. Я нанялся переводчиком-консультантом к типам каким-то учёным. Это аванс. Совсем неплохо. Больше, чем за сидение на 'Ковчеге'. С экспедиционной надбавкой было бы ещё больше, но я не хочу выходить в море. Осяду в посёлке... Ты не переживай, не у тебя на шее. Денег на всё хватит: и тебе с Эми, и мне - снять где-нибудь угол. Я съеду, у того же Испанца сниму комнату, а если не получится у Испанца - ничего, где-нибудь приткнусь. С Эми видеться - буду ходить в мастерские, если ты не захочешь, чтобы я... Ты чего, Ксюш?
Она выглядела так, будто сдерживала смех. Ной хорошо знал, что это значит.
– Ты!..
– выдавила она.
– Ещё спра...шиваешь!.. Чего я?.. Ты съе...
Хотела сказать 'съедешь', но договорить не смогла, вскочила, сгребла со стола деньги и выбежала из кухни, хлопнув дверью. Жнец посидел ещё с минуту, глядя в стол, потом встал и побрёл на второй этаж. Беда с женщинами. Вот и ещё одна сбежала. Сел на шею - ворчит, слезть захотел - скандал. Но деньги взяла. Он доковылял до конца коридора, послушал через дверь странные звуки, похожие то ли на кашель, то ли вообще непонятно на что, сообразил - она плачет, стучать не стал. Вернулся к себе, дверь не запер. Вдруг всё же захочет поговорить. Глупо, конечно, но то, что Ксения взяла деньги, показалось ему добрым знаком. И ещё кое-что: утром после скандала из комнаты выскочил, не застелив постель, теперь она не просто была застелена, а кокетливо и даже...
– Любовно?
– изумлённо проговорил Жнец. Не тому больше удивился, что столько было труда потрачено на чепуху, а тому, что при взгляде на подвёрнутые простыни и тугое, без единой морщины покрывало в голову пришло это слово: 'любовно'. Мягкая рухлядь, тряпки, при чём здесь любовь?
Расстилать не стал, сил на это не было, свалился. Поворочался, устраиваясь, уставился в потолок. Куда только не пролезает это слово! Тряпки, сложенные любовно... С любовью сказал... Глянул с любовью... Любовная записка... Любовался... Чем тут любоваться? Тем,
– безрадостно обозвала альфонсом - на шее и свесил ножки, - потом про деньги спросила - откуда?
– как будто не мог заработать, а затем ещё и в предательстве обвинила - опять на ковчег нанялся?
– чтобы потом, когда стало понятно, что не на ковчег, а просто куда-то... Когда оказалось не каторжник больше не альфонс и не предатель наградила слезами в комнате заперлась дверь закрыла только почему я решил что заперла быть может ждала что войду но если ждала то зачем сбежала только потому что не хотела чтоб видел как плачет или меня испугалась это надо проверить. Не чуя ног, он встал и вышел в коридор. Какой длинный, сколько дверей! Эта не та, и эта, и эта тоже не та, когда же они кончатся? Не бывает бесконечных коридоров, так жизни не хватит. Почему не хватит, ведь ты же бессмертный? Потому что я не хочу вечно слоняться по скучному коридору и заглядывать в пустые комнаты с окнами, увитыми виноградом. Хотя бы одна комната здесь есть, где спряталась от меня та, вторая? Зачем спряталась, почему вторая? Потому что она мне нужна. Сам не знаю, почему так получилось, но нужна именно та, вторая. Но она спряталась, потому что боится убийцы. Вот эта дверь, коридору конец. Он проверил, дверь подалась - податливая! И там за дверью, конечно же, оказалась не вторая женщина, а первая, с которой танцевал. Та, которая прижималась горячо, плотно; которой заглядывал в глаза; у которой ложбинка на шее, которая не боится убийцы. Так ведь не хотел же я, в самом деле, её убить!
– возмутился он. А чего же ты хотел?
– спросила кукла. Пластиковый манекен без глаз, без носа, без волос, без одежды - голый недочеловек. Если не хочешь убивать человека, назови его недочеловеком, и тогда ты не станешь человекоубийцей. Но я не хочу, Ксения, сказал он. Я останусь на берегу, я тебя не оставлю. Ксюш, почему же ты плачешь? Я ведь хочу понять. Слёзы текли у неё по щекам, и это уже был не пластик, а обыкновенная человеческая кожа, и он заметил, что щёки у неё покраснели, и шея, и ниже ложбинки...
– Па!
Он вздрогнул, проснулся. Сначала скрипнула дверь, потом кто-то сказал: 'Па!' Эми? Откуда он взялся? Жнец ладонью отёр лицо. Жарища. Заснул я, что ли? Светло в комнате, но здесь целый месяц светло, а потом темно девять месяцев. Не разберёшь: утро, день, вечер...
– Па!
– сказал Эми.
– Ма сказала, чтобы все уже шли ужинать. Папа, ты спишь?
'Ужинать, значит, сейчас вечер'.
– Уже не сплю, - ответил Жнец.
– Иди, Эми, скажи ей - сейчас.
– Она ругалась, чтоб сразу. Потому что остынет.
Жнец сел на кровати, пошаркал по полу, ища тапочки, и не нашёл. Куда я их зашвырнул? Рухнул как подкошенный и тут же заснул. Снилось что-то, не помню что. Сон выскальзывает, как обмылок из рук. Она ругалась. Надо идти, иначе парню опять из-за меня влетит.
– Уже иду, - сказал Жнец.
– Не надо, чтоб мама остыла.
***
За ужином болтали ни о чём, и после всё никак не могли остановиться. Спиро проводил Жнеца в комнату, уйти не спешил - подпирал дверной косяк; орудовал зубочисткой, поэтому говорил временами невнятно.
– ...соираэсся х'эхать?
– Что?
– переспросил Жнец.
– Я так понял, что ты собираешься съехать.
– Даже не знаю. Я подумал, вам с Эми в одной комнате тесно, деньги есть, свободные комнаты у Испанца пока есть, вот я и решил - до начала сезона к нему, а там посмотрим. К Эми буду приходить в мастерские.
– Чего тесно?
– спросил, ёрзая на подоконнике, Эми.
– И ничего не тесно, правда, деда?
– Нам с Эми не тесно, - подтвердил Спиро.
– Нам иногда громко, особенно по вечерам.
– Я буду тихо. Честно. Больше не буду спрашивать. А почему нельзя, чтоб папа просто так приходил в мастерские? Почему для этого надо, чтоб он куда-то съехал? Почему...
– Почему-почему-почему, - передразнил Спиро.
– Опять вопросы? А ну-ка марш в постель! Завтра рано вставать; ты не забыл, что нужно мне помочь разобраться с помпой?
– Да!
– Эми спрыгнул на пол, хотел сбежать, но что-то вспомнил.
– Па, я ещё хотел спросить. Дед, одно слово, всего одно. Ты иди спать, я сейчас.