Косотур-гора
Шрифт:
Лед на реке – совсем недавно по нему ходили и ездили – посинел, вздулся, местами треснул. Наезженная зимой санная дорога поперек реки выглядела грязно-бурой полосой: весеннее солнце и тепло обнажили на ней толстый слой конского навоза. Теперь дорога лопнула и кое-где сдвинулась от подвижки льда, а меж сдвигов была видна вода цвета испитого чая.
Самые шустрые из детворы пытались перебраться через разводья на другую сторону. Двое же маленьких сорванцов поскромнее стояли на самом краю льдины, рассматривая свое
Перед нами – вверх ногами,
Перед тобой – вверх головой…
Степану захотелось узнать, где они разучили такой забавный стишок, но тут его отвлек малый лет десяти, в новых лапоточках и рваной шубейке. Он со скрежетом волок снятую с огорода длинную жердь. Мигом вскочил на лёд и с трудом перекинул жердину через воду – получился мостик! Затем, осторожно перебирая лапоточками, балансируя руками, пошел над разводьем.
–А-а-а! – раздался вдруг крик, мелькнули широко расставленные рукава шубейки.
Степан в два прыжка обежал обрыв, спрыгнул на лед и подскочил к трещине, выхватил за воротник барахтающегося перепуганного мальчишку.
– Куда тя леший понес?
Тот, поднимаясь со льдины, со страха и холода клацал щербатыми зубами. Детвора столпилась вокруг.
– Чей будешь? – сердился Степан.
– Отжаться бы, – дрожал мальчик, пытаясь снять с себя шубейку.
– Зареченский он. Лукерьи-проныры сын! – охотно объяснил один из мальчишек. – Панькой его звать.
–Айда домой! – отжимая одевку, закричал Степан, кинув шубейку себе на плечо, правой рукой ухватив спасенного за скользкий рукав рубашонки.
– Не могу! – упрямо и отчаянно заявил вдруг Панька, присев на лед. – Пальцы на ноженьках заходются!
– Бегом! – заревел на него спаситель и, не отпуская рукава его, увлек к берегу.
– Ловко он Паньку выудил, – рассуждали мальчишки. – Настырнай!2
– Ну! Момент – и затянуло бы под лед…
Бежали проулком к улице. На углу, возле дома, еле переведя дух, тяжело дыша, Степан спросил Паньку:
– Согрелся?
Можно было и не спрашивать. Скуластое лицо малыша раскраснелось, он смущенно улыбался. Доверчиво глядя на Степана, заговорил:
– К дедке я собрался. На смолокурку. Там, – махнул рукой на реку, – на Даниловом мысу. Лед-то, сам, небось, видел… И хлеб утонул, – заключил он понуро.
– Мать-то дома? Лёд я видел…
– А? Не знаю… В завод ушла после Покрова дня. Сгинула: ни слуху, ни духу. Ну, я пошел! – и сдернул с плеча парня шубейку.
– Постой, Пашка! – бросился за ним Степан, и неожиданно столкнулся с девушкой.
– Ой! – всплеснула руками она, вытянув их перед собой.
– Степа! Какая нечаянная встреча! Прошла целая вечность с тех пор, как… Ты что, бодался с кем? – спросила она вдруг, пристально разглядывая лицо его. – Марусеньку – сестру
Он качнул головой. Нет, он сестру не видел с тех пор, как выбежал из дома. Выбежал…
Вот почему Татьяна – так звали девушку, – смотрит на парня подозрительно. Синяк на лбу…
Она о чем-то еще спрашивала его и, не дожидаясь ответов, незаметно увлекала Степана за собой. Шли по улице, и возле фундамента большого строящегося дома, подошли к воротам флигеля. В улицу выходили два окна сверху, и два – из подвального помещения.
Степан рассеянно бросил взгляд на дом, затем на девушку, будто увидел её впервые. И куда она его ведет?
А она, невысокая и стройная, с чуть продолговатым смуглым лицом, на котором очень к месту был чуть вздернутый нос и рот, с красиво очерченными припухлыми губами, взявшись за кольцо калитки, приглашала войти:
– Заходи, Степа, мне хотелось бы тебя своему папе представить.
Полуобернувшись к попутчику, она другой рукой теребила кончик темно-русой косы, выбившейся из-под светлой шляпки на грудь.
–Ты не робей! – продолжала она, и решительно шагнула по крашеной охрой ступеньке лестницы, начинающейся почти от самой калитки.
Степан несмело закрыл за собой дверь, подумав:
«Не званый гость хуже… Эх, была не была..»
Татьяна остановилась наверху лестницы, дожидаясь попутчика, и продолжала:
– По случаю пасхальной недели администрация завода объявила «гулевые», то есть праздничные каникулы, вот мы с папой и решили приехать. Вдвоем. Как же я его одного брошу? Он у меня такой большой, и такой беспомощный. И такой хороший.
Чья-то фигура заслонила свет на лестнице, и раздался голос с хрипотцой:
– Позволь узнать, Танюша, перед кем это ты расхвасталась? – по лестнице бодро подымался мужчина лет сорока, с бородой клином. В руках он нес кринку с молоком. Одет налегке, на голове – шляпа.
– Гостя привела, папа, – радостно объявила Татьяна, открыв на себя дверь, пропуская вперед сначала Степана, а затем – отца. Она быстро сняла пальто и шляпку, приняла у отца кринку, поставив её на стол.
–Ну, подействуй на него! Кстати, его Степаном зовут, битый час слова добиться не могу, – говорила она с неподдельным отчаянием.
– Сейчас, сейчас разглядим, на кого нужно подействовать, – деловито-шутливо говорил отец Татьяны, легонько подталкивая парня от порога. Будь уверена!
– Стало быть, так: нашел – молчит, и потерял – молчит? Проходите смелее, молодой человек, – и вдруг искренне обрадовался:
– Везет же этому дому на гостей! Давайте вашу шапку!
Гость молчаливо запротестовал, держа шапку в руках.
–Ну, бог с вами, бог с вами! Отбирать не стану, хотя украсть её можем. Значит, молчание – золото, да? Жаль, самого хозяина нет…