Косотур-гора
Шрифт:
Едва забрезжил рассвет, Степан поспешно оделся. Напоил Серка, побросал мешки в амбарушку, торопливо запряг. И погнал! Всю дорогу понуждал Серка кнутом. Мерин недоуменно ржал, косил глазом на возницу и срывался в крупную рысь.
– Шалава! Коня загнал! – кричал отец, когда Степан въехал в ворота, и опоясал сына чересседельником. – Работнички, мать вашу в печенку! – бушевал Алексей Поликарпович, водя Серка по двору. – Уйди с глаз моих, запорю!
С тех пор между отцом и сыном легла борозда. Но после откровения Степана за столом борозда превратилась в пропасть, через которую не враз перешагнешь…
Глава четвертая
Года
Неожиданные сборы отца в дорогу его дочь Таня встретила спокойно, хотя и поняла: уплывала в призрачную даль мечта…
Николай Модестович предполагал, что от него решили избавиться, но дочери объяснил: переводят с повышением – раз, во-вторых, в горном округе будет прекрасная практика, и не в его характере от этого отказываться, в-третьих, она преспокойно может продолжать учебу на женских курсах7 – материально её он обеспечит.
– Бедный ты мой папка! – сказала она, обнимая отца. – Я понимаю, в столице тебе была обеспечена карьера, и чего ради тащиться в глухомань? Ты что-то от меня скрываешь?
После смерти жены единственной радостью в жизни Векшина была его дочь. Он ни минуты не мог представить себя там без неё, и исподволь начал готовить себя к длительному одиночеству. С какой стати Танюша станет менять столицу с её театрами на какой-то заштатный Косотурск? Можно ли сравнить дикую природу с Петербургскими проспектами?
Его угнетало чувство не до конца исполненного долга перед дочерью, но в конце концов, думалось ему, найдется подходящий человек, и упорхнет она из дому. И вот через год его одиночеству пришел конец. Приехала!
В ведении помощника инженера округа, каковым являлся Николай Модестович, было еще около пяти казенных заводов. Он часто отлучался, решая вопросы снабжения заводов металлургическим сырьем.
Татьяна поступила на службу в горно-заводское училище. В отличие от реальной – классической гимназии, это учебное заведение давало общее образование, приспособленное к практическим потребностям заводов округа, и способствовало техническим познаниям. В училище принимались юноши всех сословий, но охотнее всего шли туда отпрыски служащих из технического персонала, и не лишенные способностей дети из низов. Учила она ребят русской истории. Отец о работе дочери в заводском училище отзывался с одобрением, и как-то пошутил:
– Мы с тобой, Танюша, как те ездовые собачки – в одной упряжке трудимся. С одной лишь разницей: вы там учите, а мы – в забоях и цехах – мучаем.
На службе Векшин был со всеми ровен и доступен, краток и немного сух. Он никого не притеснял, спрашивая с мастеров и рабочих сообразно их интеллекту. Главным мерилом, оценкой работника для него была техническая компетентность – способность, знание. Начальство за глаза называло его «демократом», среди мастеров он прослыл острозубым либералом. Однако за нерадивость он мог наказать крупным штрафом, за усердие поощрял. За справедливость рабочие прозвали его «наш благородие».
Познакомившись с молодой интеллигенцией заводского округа, Таня деятельно включилась в благотворительность, а потом стала помогать в устройстве библиотеки при горнозаводском товариществе «Металл» – подбирала необходимую литературу, вкладывая иногда собственные средства. В библиотеку тянулись и рабочие, жадные до знаний. Радости её не было предела, она нашла себя здесь окончательно.
Летом, когда деятельность заводов временно
И в доме их большого приятеля Стася Павловича – настоящий музей, ну прямо Кунсткамера! К нему молодая учительница питала особое пристрастие и тянулась, как головка золотистого подсолнуха к лучам солнца.
Геология, география, история – вот далеко не полный круг интересов отшельника Бородача. Все это удивительно гармонично и удобно уживалось на обширных и вместительных стеллажах и полках внутри покосившегося флигеля.
Изумительная по красоте, редкая по тематике коллекция минералов. Топорщатся папки с гербариями – образцы флоры Урала.
Рядом с рабочим столом – полка с книгами. Тонкие брошюры, корешки с золотым тиснением, потертые корочки тетрадей – дневников, буквы и цифры, эскизы и зарисовки маршрутов через горы и болота, тайные знаки. В ящике стола – письма.
Татьяна Николаевна брала с полки книгу, читала. Брала другую – листала. Письма не в счет! Поразительный мир человеческих познаний, диапазон интересов… «Милый ты наш Бородач», – думала она, – «сколько же надо жизней человеческих, чтобы это все переварить?»
Она здесь много читала, пополняя знания из этого удивительного мира, и каждый раз не могла побороть искушения потрогать рукой, поласкать минералы – обычные уральские камни – драгоценные, полудрагоценные, поделочные…
Горный хрусталь. Прислони к щеке – холодный, как застывший лед, навсегда потерявший способность таять, вызывающий восхищение своей спокойной прозрачностью. Трудно поверить, но это – кварц!
Или амазонский камень. Говорят, впервые нашли его на берегах далекой Амазонки. Глядь, и на Южном Урале сыскался – сине-зеленый красавец, соперник легендарного малахита.
Агаты радуют и ласкают взор неповторимой причудливой окраской, разнообразием цветов. На одном темнеет задумчивый лес, на другом – заснувшее море, на третьем – кусок вкусного и ароматного торта. Срастание различных минералов, основу которых составляет халцедон, описывалось Теофрастом в трактате «О камнях» еще лет за двести пятьдесят до наступления новой эры, а название связано с рекой Агатес на острове Сицилия.
Яшма. На Востоке Яшму прозвали «иешме» – летучий камень. Такое название он получил за легкость красок и цветов. Вымыслу уральской матери-природы, выразившемуся в рисунках всевозможных яшм, нет предела. То на одном камне видны цветные точки, то сыпучие барханы, то хитро сплетенная мозаика. Сколько тонов и оттенков!
Исключение для уральской коллекции составляет лазурит. Ляпис-лазурь. Бродяга Бородач в здешних местах его не находил. Привез он его издалека. Этот лазоревый камень вызывает легкую грусть и воспоминания о чем-то далеком, не о детстве ли? Стасю Павловичу подарил этот камень на долгую память потомок русских переселенцев – молодая женщина на Алтае. Об этой печали Бородача Таня знала из его дневников. «От тебя, Танюша, я свои дневники не скрываю. Знай, мы – старики, тоже были когда-то молодыми… Завещаю тебе вместе с ними и письма от неё», – с грустью сказал он ей однажды. «В них больше воспоминаний о походах, истории местных краев, чем самой любви. Матка боска, как это было давно, и словно вчера…»