Костер на льду (повесть и рассказы)

Порфирьев Борис Александрович

«Нет, так не пойдет,— сказал я себе.— Судья Снеж­ков должен быть самым пристрастным судьей по отно­шению к метателю Снежкову. Такие броски, милый мой, у нас в счет не идут».

Домой я ушел только в сумерки. Оттого, что я на правильном пути, было радостно. Думалось, сколько еще самых разных возможностей у меня впереди — изобре­тай, испытывай. Захотелось попытаться толкнуть ядро, и я решил попросить кого-нибудь привезти мне его из областного города. Потом пришла мысль, что я сам смогу купить ядро, когда поеду встречать Ладу.

Все последние дни апреля были заполнены трени­ровками и ожиданием телеграммы от Лады. Чем ближе подходило Первое мая,

тем сильнее я волновался.

Но телеграммы не было...

Я не встречал ни одного праздника в таком одино­честве, как этот. Оба этажа нашего дома ходили ходу­ном от пляски, а я сидел у окна, глядя на принарядив­шихся людей, на красные бантики и бумажные цветы в лацканах пиджаков и жакетов. Два раза за мной захо­дил едва державшийся на ногах Семен Шавров, но я отказывался от его приглашения. На третий он снял трубку моего телефона и, вызвав почту, сказал, что если будет телеграмма на мое имя, пусть позвонят об этом на его квартиру.

На кухне у Семена пахло горелыми еловыми шиш­ками, которыми Феня кипятила самовар, и чесноком. Связки его висели по бревенчатым стенам вместе со связками лука и сухих грибов. Я подумал, что с такой женой Семен не пропадет.

Гости его встретили меня с искренностью пьяных, но мне от этого веселее не стало. Щурясь от табачного ды­ма и примусного чада, я отыскал глазами телефон и, как мне кажется, не спускал с него глаз до того самого момента, как раздался звонок. Я спокойно встал, отстра­нил хозяина и взялся за трубку. Я знал, что звонили с почты. Лада могла почему-нибудь не приехать, но не поздравить с праздником — не могла. А праздник был на исходе.

Я снял трубку и глухо сказал:

— Да?

— Квартира Шаврова? Тут просили телеграмму для Снежкова зачитать...

Кровь прилила к моей голове, отхлынула, и я про­изнес:

— Передавайте. Снежков слушает.

— Передаю: «Поздравляю праздником. Задержали билеты. Вылетаю самолетом четвертого. Лида».

— Не Лида, а Лада,— поправил я.

— Здесь написано Лида,— возразил обиженно деви­чий голосок.

— Большое спасибо.

Я положил трубку на рычаг и вернулся к столу. Пиршество шло по-прежнему.

Я поднял стакан с водкой, который стоял непригубленным передо мной на протяжении трех часов, и сказал Семену и Фене:

— Вы напрасно сердились на меня за то, что я не пью. Сейчас я готов выпить. Помните, я пил за ваше счастье по дороге в Раменку? Теперь выпейте вы за мое.

Видя, что Семен хочет произнести мой тост вслух, я попросил его:

— Не надо. Только вы двое.

Я выпил стакан, отломил корочку от рыбного пиро­га и, попрощавшись с хозяевами, ушел незаметно.

Была прохладная ночь. Я застегнул все пуговицы на шинели и поднял воротник. Серые облака закрыли на­половину небо. Дул ветер. Я пошел вдоль улицы. Почти во всех домах еще горел свет. Сквозь двойные рамы доносились глухо песни и шум.

За поселком лежала умиротворенная тишина. Я дол­го шел навстречу ветру. Звезды постепенно прятались за облака, и не успела исчезнуть последняя из них, как пошел дождь. Пришлось вернуться назад. Уже разде­ваясь, дома, я услышал гром; в ответ ему залилась лаем собака. Часто сияла молния, и тогда моя комната освещалась голубым светом. Испуганный лай собаки долго не давал мне уснуть.

На работу я вышел с головной болью. Но сейчас ничто не могло омрачить моего настроения. От мысли, что я скоро увижу Ладу, во мне все ликовало. Даже визит к Хохлову с просьбой об отпуске на четвертое число не омрачил мне настроения. Я молча

протянул ему заявление, и он, не поднимая на меня взгляда, хмуро подписал его и подвинул по стеклу, прикрывавшему зе­леную столешницу. На мою благодарность он ничего не ответил.

Четвертого ранним утром я доехал на дрезине до Мелешино, пересел там на пассажирский поезд и через два часа был в городе.

С вокзала еще не были сняты красные флаги. На­против, на площади, висела огромная фанерная карта с яркими стрелками, окружавшими Германию. Маль­чишка в пилотке, надвинутой на уши, деловито швырял в фашистскую Германию грязью. У меня, как и у всех, наблюдавших за этим, не было желания остановить его. Пожилой сержант в фуражке с красным пехотинским околышем подзадоривал малыша:

— А ты в самое логово, в логово.

Когда очередной комок грязи прилип к Берлину, сержант удовлетворенно крякнул и принялся скручивать цигарку.

Крепкие девушки с черными разводами под носом разгребали лопатами дымящийся асфальт. Я не удер­жался и оставил след на аспидной его поверхности, ус­лышав в свой адрес беззлобную ругань парня, управляющего катком. В стороне шофер мыл грузовик. Вода трещала в пожарном рукаве.

Вдоль улицы висели обмякшие после дождя разно­цветные вымпелы.

Меня обгоняли машины, с шелестом разбрызгивая лужи. Промчался длинный ЗИС, и маленькое солнце сверкнуло в его никелированном колесе.

Чтобы убить время, я взял билеты на первый сеанс кино. Когда сеанс кончился, было всего десять часов. Еще четыре часа оставалось до прибытия самолета из Москвы. Я зашел в магазин «Динамо» и купил ядро. Заглянул в сквер. Но не сиделось, и я отправился бро­дить по городу. Пристроился в хвост у киоска «Союз­печати». Газета пахла свежей краской. Новости были изумительные. Война должна была закончиться со дня на день.

Я прочитал все, и у меня еще осталась уйма вре­мени. Милиционер объяснил мне, где найти автобус, идущий на аэродром, и я потихоньку побрел к останов­ке. Вскоре брызнул дождик. Но он так же неожиданно кончился, как и начался. На остановке я стал в очередь. Подходили и уходили самые разные автобусы, только не было моего. Через двадцать минут я начал беспокоиться и спросил, часто ли ходит автобус до аэродрома. Никто не знал. Я постоял еще минут десять и пересек улицу, но и там не значилось моего номера. Вдруг как-то сразу не стало времени, которое еще так недавно тяготило меня, и я начал лихорадочно расспрашивать прохожих о своем автобусе, но никто ничего не мог мне объяснить толком. Все говорили, что автобус останавливается на этой площади, но где — никому не было известно. Как назло, не показывалось ни одного милиционера. Я со страхом поглядел на часы и сообразил, что остается одно — позвонить на аэродром. И опять, как назло, не видел ни одного телефона-автомата. Наконец, меня на­правили в нижний этаж универмага. Я порылся в карма­нах, но у меня были монеты всех достоинств, кроме гри­венника. Пришлось стать в очередь к кассе. Очередь двигалась медленно, и я не спускал тревожного взгляда с часов. Наконец, я наменял полную горсть десятико­пеечников, но телефон оказался занят. Какая-то девица сердито повернулась ко мне спиной и не обращала вни­мания на мое нетерпеливое постукивание по стеклу ка­бины. «Скажи еще спасибо, что телефон исправен,— подбадривал я себя.— А то могло бы оказаться хуже». Но подбадривание помогало плохо, так как секундная стрелка неумолимо делала круг за кругом, и я не вытер­пел и распахнул дверцу. Девушка испуганно потянула ее на себя.