Костер в белой ночи

Сбитнев Юрий

Чокнулись. Вениамин выпил залпом, закусил холодным мясом, хариусками, аккуратно надкусил подвинутый к нему огурец — деликатес, невиданный на Авлакан-реке в такую пору. Поглядел с надеждой на бутылку; Аксентьев решительно отодвинул ее.

— Ешь. Да рассказывай. Расскажешь — дело впереди.

Вениамин хитро прищурился, громко отрыгнул и, проведя рукою по влажным губам, сказал заговорщически:

— Понято. Выходит, я один свидетель. Оно верно — один. Полные права имею, поскольку боролся с огнем один на один четверо суток. Меня даже, парень, удар нагнал. Вот

оно что выходит. И вот что я тебе расскажу как на духу. Хочешь?

Аксентьев всем корпусом подался к Красноштанову:

— Говори…

— Погодь. А что я с того буду иметь?

Аксентьев смутился, замешкался с ответом, что-то забормотал невнятное.

— Нет, ты погодь, парень. Я ведь такое могу сказать, от которого вся эта помпея-то другую характеристику приобретет. А? Я могу по правде-то с вас всю эту ответственность, парень, снять.

— Это как?

— А вот так, что все, что вы зажгли, мы потушили. Все, что за Чокой, — это ваше. Все, что сюда прет и на многие места полыхает, — не ваше.

— Как так? — Аксентьев напрягся.

— А вот так!

— Так говори…

— А что мне за это будет? То есть за правду? Ты сам, парень, подумай, зачем мне ее говорить-то, правду? Зачем грех на душу перед людьми брать? Своих вроде бы топить! Вас выручать. А?

— Да ты говори, говори! Рассчитаемся потом…

— Потом, парень, суп с котом, а я люблю с говядинкой.

— Ну что ты хочешь? — Аксентьев встал, нервно прошел из угла в угол по комнате. Сейчас боролись в нем две силы. Одна — взять за шиворот этого уже начавшего хмелеть грузного, с тяжелым лицом, с мокрыми губами и улыбкой, обнажающей белые вспухшие десны, взять этого мужика за шиворот и потребовать говорить правду. Но другое чувство подсказывало, что надо быть ровным, пойти на все просьбы, будто бы не понимая, к чему клонит Красноштанов. «Ведь был там, черт такой, знает, как делали проходки шурфов. Про пожиги знает… Про все…»

Вениамин следил за нервно ходящим начальником партии, провожал его из угла в угол поворотом головы.

— Что ты хочешь? — наконец спросил Аксентьев.

— Денег. — Вениамин, не мигая, с улыбочкой глядя в глаза и подняв руку, перебирал большим и указательным пальцами. «А вдруг подослан? Вдруг посадить хотят? Выгони! Выгони его к чертовой бабушке! Пусть все будет так, как есть! Пусть! Ответишь по закону, ответишь, Аксентьев! Выгони!» Аксентьев остановился, близко подойдя к Вениамину, оглаживая длинной бледной рукой гладко выбритый подбородок.

— Сколько?

— Триста, — выпалил Вениамин. Минуту назад он вовсе не думал о деньгах, надеясь только на хорошее угощение и внимание ученых людей. Он с таким же успехом мог бы назвать вместо трехсот рублей и четвертной, и десять, и даже четыре двенадцать. — Я ведь, парень, видел, как парашютисты-то, перепугавшись, встречный пал с мысочка пустили, а он возьми да и пойди сюда, за Чоку. Это ведь подле того островка, куда меня тыловой пожар загнал? Я видел. А там-то, за рекой, только дымочки да гарь пустая была, там огня не было. Гарь-то окарауливать нас Ручьев послал. А тот огонь, что к Восточным

шиверам пошел, тоже загас. А пожарники, напугавшись, что перебросит его на мысочек-то, и запалили, чтобы, дескать, не перекинул. Я все видел. Я тому свидетель.

— Написать сможешь?

— Смогу. Почему бы не смочь, — Вениамин ничего не говорил о деньгах, испугавшись своей выходки. Он готов был сейчас и за так наговорить все, что захотят.

— Подпишешь свое заявление?

— А то как же!

— А еще свидетели есть?

— Не… Я один там был… Можа, моя баба еще…

— Так. А если наши видели? Могли?

— Могли. Почему же не могли? — радуясь, что начальник вступил с ним в разговор и не выгнал взашей, с готовностью сказал Вениамин.

— Погоди, — Аксентьев вышел из комнаты, забрав бутылку со спиртом, щелкнул в замочной скважине ключ.

Вениамин заерзал на стуле — дело принимало серьезный оборот.

— Сколько просит? — Хаенко поднял бледное, измученное болезнью лицо. Он никак не мог прийти в себя после полета.

— Триста.

— Дай, черт с ним! Все одно в дерьме по горло сидим. Дай!

Встал с кровати и заходил нервно, совсем так же, как Аксентьев там, перед Красноштановым, из угла в угол. Подбежал к стене, где висела карта работ, быстро отчеркнул длинным ногтем на мизинце квадрат на карте.

— Выходит, это все — что на нашей вине? — Хаенко снова отсек ногтем квадратик. — А вот это, — он положил на карту ладонь и повел ее вниз к Буньскому, — вот это все не наше. Ловко! Дай, черт с ним. И скажи Ниночке, пускай сделает мне кальку пожара. Все, что за Чокой, по левому берегу, надо затушевать в синий цвет — наше. Все, что по правому, — в красный — их. Понял?

— Да.

— Ну, дай, дай, черт с ним. Мы еще поборемся… Ты что стоишь?

— У меня нет таких денег.

— А, черт… Значит, так — нас трое: ты, я и Екатерина Федоровна. По сотне.

Екатерина Федоровна, жена Ефимова, работала главным бухгалтером экспедиции.

— Понимаешь, только трое. И дальше — ша. И этому тоже… Понял? Ну, свидетелю, чтоб ни-ни о деньгах.

— Я думаю, что может быть несколько свидетелей.

— Кто? — Хаенко отвернулся от Аксентьева и смотрел в окно.

— Сам Ефимов…

— Годится.

— Копырев…

— Это тот, что ли?.. Поджигатель?..

— Да.

— Как он?

— Хорошо. Еще есть у Ефимова свой парень в бригаде, там на месте оставался, не улетал к шиверам.

— Так.

— А там и из народца кое-кто найдется. Дыма-то без огня не бывает.

— Думаешь?

— Это уж как водится…

— Тут, что ли, подписаться-то? — спросил Вениамин.

— Да подписывайся где знаешь.

— Ну ладно, — Вениамин, измучившись и вспотев над бумагой, поставил размашистую подпись и аккуратно, выпятив языком щеку, в скобках по-печатному разъяснил: «Красноштанов Вениамин Евгеньевич».

Аксентьев взял листки, долго читал их, — нагородил тут Вениамин порядком, но изложил все достаточно логично и убедительно.