Костры Фламандии
Шрифт:
«Да, они где-то рядом», – прервал Гяур свои размышления. Что в этом необычного? Думать сейчас о какой бы то ни было опасности ему не хотелось, ведь все так прекрасно складывается в этом мире!
«Если идальго и подойдут к городу, то не со стороны этих ворот, – наивно, почти по-детски успокоил себя князь, поднимаясь на холм, с которого видна была еще не потерявшая своей зеленой свежести широкая речная долина. А небольшое село по ту сторону реки открылось ему так, словно он наблюдал его с птичьего полета. – И вообще, хватит об испанцах. Почему бы не подумать о женщине, которая, по воле графини
Рассмотрел он и окраину села. Вот только спутница графини должна была ждать его не там. Диана говорила об усадьбе лесника. Еще немного полюбовавшись окрестными пейзажами, князь не спеша спустился по тропинке, ведущей вправо от изгиба реки.
Диана назвала ее только так – «спутница». Гяур все еще боялся произносить ее имя, однако, перебрав в памяти все известные ему девичьи имена, вновь вынужден был вернуться к «каменецкой нищенке», чудесным образом превращающейся в прекрасную графиню Ольбрыхскую. Никаких других романтических знакомых у него во Франции пока что нет.
«Разве что неожиданно объявилась графиня д’Оранж? Но неужели Диана решилась бы поднести ее в виде «трофея»? А может, вдруг решила познакомить с одной из своих кузин? Эти вечные французские тайны!».
Но, в общем, он уже понимал: речь идет о Власте. Иное дело, что не мог представить себе, каким образом Ольбрыхская оказалась здесь. Еще труднее было объяснить, почему она не въехала в город вместе с графской четой. Однако уже то, что «спутница» предпочла ожидать его где-то на берегу реки, подтверждало: догадка верна.
Тропинка неожиданно уперлась в невысокую ограду, окаймляющую сожженную усадьбу. Полковник перемахнул через нее, проскакал через усыпанный пеплом осенний сад и снова оказался на возвышенности, с которой сразу же заметил то, что искал.
Справа от дороги, ведущей к мосту, на опушке рощи, показался довольно большой двухэтажный дом с развороченной, очевидно, орудийным ядром, крышей.
«Стало быть, здесь он и обитает, этот лесник», – решил Гяур, направляя коня к одинокой усадьбе.
На том конце ее стояла запряженный экипаж с откидным верхом. Он-то больше всего и заинтересовала князя. Вряд ли такой роскошный экипаж мог принадлежать леснику. Но тогда получается, что именно из него наблюдает сейчас за его приближением таинственная гостья.
Задумавшись, полковник не сразу обратил внимание, что конь его почему-то остановился.
Гяур пришпорил его, но Роздан переминался с ноги на ногу, ржал и с места не двигался.
Не понимая, что происходит, князь осмотрелся и лишь сейчас заметил, что справа, буквально в четырех шагах от него, прикрываясь стволом дерева, стоит какой-то человек с двумя пистолетами в руках.
По мере того, как Гяур выпрямлялся, все отклоняя и отклоняя туловище назад, черные стволы пистолетов медленно ползли вверх, словно этот испанский офицер в изодранном, прожженном мундире стремился во что бы то ни стало выстрелить ему в голову.
«Смерть?! Здесь?! Господи, но нельзя же так глупо?! – промелькнуло в сознании Гяура. – Неужели это и есть сюрприз графини де Ляфер? А что, на нее это похоже…»
Испанец поднимал пистолеты и что-то говорил, говорил, осыпая полковника французскими и испанскими словами, но князь
Но как раз тогда, когда конь встал на дыбы, прозвучал выстрел. Еще не понимая, что промахнулся, наверное, не желая верить этому, испанец вышел из-за дерева и выстрелил из второго пистолета. Однако в этот раз полковник успел вывалиться из седла, так что пуля задела лишь полу его легкого дорожного плаща.
Выхватив саблю, испанец бросился на Гяура, не позволяя ему подняться с земли. Полковник, казалось, упредил его, нажал на спусковой крючок, однако выстрела не последовало. Поняв, что это осечка из тех, которые ценою в жизнь, Гяур в порыве отчаяния встретил удар сабли стволом пистолета. И хотя задержать клинок удалось только у самого лица, все же этой отсрочки оказалось достаточно, чтобы, ударив противника ногой в голень, Гяур сумел откатиться в сторону. А приподнявшись и отпрыгнув за куст, подарил себе еще несколько секунд, необходимых для того, чтобы вновь взвести курок и выхватить саблю.
– И все же ты умрешь! – напролом, через кусты, рвался к нему испанец. Лицо его было искажено гримасой ненависти, широко раскрытые глаза налились кровью.
Почему этот пиренеец с таким остервенением стремился к схватке с рослым, крепкого телосложения воином? Что мешало ему уйти в ближайший лес и таким образом попытаться спасти жизнь, дождаться своих? Все это, очевидно, так и останется для князя одной из загадок его французского похода.
Несмотря на всю ненависть идальго, какая-то крестная сила все же хранила его, пытаясь отвести от роковой черты. Нажав на крючок во второй раз, Гяур с ужасом осознал, что пистолет опять дал осечку. Рассвирепев, князь швырнул его прямо в лицо врагу. В ту же минуту, словно не выдержав оскорбления, испанец споткнулся о полегшую ветку и, почти до середины вогнав клинок в землю, упал прямо к ногам Гяура.
Полковник не стал рубить его, пока враг не поднялся. Но, поднимаясь, испанский офицер, наверное, вспомнил, что всего несколько минут назад он точно так же мог проявить благородство по отношению к «французу», да не проявил. Именно этот груз бесчестия еще больше подрубил его.
Дрожащими руками идальго с трудом выдернул из земли клинок, однако, взглянув на него, облепленного землей, вдруг понял: он обречен! Причем обречен, несмотря на снисходительность и адскую сдержанность представшего перед ним молодого исполина.
– Может, скажешь, кто ты и как оказался здесь?
– Я должен был стать твоей смертью, – по-французски проговорил офицер. – Но вот не сумел.
– Тогда сражайся.
Но, вместо того чтобы, очистив клинок, вновь вступить в схватку, офицер сжал эфес сабли обеими руками, поднял ее так, что тупым концом клинка она уперлась ему в переносицу, и… рухнул на колени.
– С оружием в руках на колени не становятся! Настоящие воины с оружием в руках на колени перед врагом не падают, – с презрением произнес Гяур, поняв, что он просто не в состоянии помиловать офицера, который только что сам нагло попирал рыцарские законы войны.