Костры на башнях
Шрифт:
— Асхат! — отчаянно вскрикнул Зангиев, приподнимая голову командира, чтобы ему легче было дышать, но вдруг понял, что это конец.
Их окружили бойцы из отделения, из тех, кто пришел на помощь.
— Он ранен? — склонился к ним комбат Хачури.
Махар поднял голову.
— Все, товарищ старший лейтенант, нет больше у меня брата. — Он снял с себя шинель, свернул ее, подложил под голову Асхата и, всхлипнув, отчаянно прошептал: — Он меня все время прикрывал. Меня спасал. Меня, понимаете?
Комбат опустил на плечо Зангиева руку, но долго не мог вымолвить ни слова.
Стали подходить и другие бойцы. Как по команде снимали шапки,
Глава двенадцатая
Промелькнули, как железнодорожные столбы мимо окон вагонов, дни, миновало немногим более полугода с той поры, как Амирхан Татарханов появился здесь, на родной кавказской земле. Каковы обретения? Что в перспективе? Амирхан был потрясен тем, с какой суетливой поспешностью уходят с Кавказа немцы. Как же так?! Уже набирались специалисты для акционерного общества «Немецкая нефть на Кавказе». Амирхан полагал, что со дня на день начнутся разработки ценных стратегических руд в горах — он заранее отправил послание своим покровителям, германским промышленникам-финансистам. Намечался пышный парад войск…
Казалось, судьба Кавказа предрешена, иссякли последние силы у красных частей и они выбросят с минуты на минуту спасительный белый флаг. И вместо этого, однако, оснащенная германская армия, захватившая почти всю Европу, стала по не понятной ему причине отступать. Действия немцев показались Амирхану такими же странными, бессмысленными, как предательские действия казаков, которые в гражданскую войну неожиданно отказались воевать против революции. Неужели немцы ни на что уже не способны? Неужели не найдут в себе сил, чтобы возобновить наступление? Неужели уйдут отсюда, и всем его надеждам и на этот раз не сбыться?
На что же он надеялся там, в далекой и чужой Германии? Где же она, ее непобедимая армия?! А он-то радовался, ликовала душа — у себя он наконец, на Кавказе, в родных и дорогих местах. И не важно, что многое здесь изменилось в последние годы: появились новые улицы, кварталы родного города подчас те узнавались. И люди, на которых Амирхан рассчитывал, оказались совсем не теми, на кого можно было положиться. Все, все становилось противным. Даже эта обрюзглая женщина, некогда стройная, нежная, чуткая, на которой он хотел жениться, опротивела, надоела. Он продолжал приходить к ней, жил с нею, но с каждым разом все неохотнее ложился в постель: она, кажется, теперь никогда не протрезвлялась.
— Ты что, не можешь обойтись без пьянки? — Амирхан указал на бутылку, которая стояла на краю стола. — Может быть, перестанешь?
Саниат посмотрела на него невидящими глазами и ничего не ответила.
— Научил тебя пить на свою голову, — вымолвил он брезгливо и отвернулся. — Противно. Неужели не соображаешь, что с собой делаешь?
Женщина дурашливо усмехнулась, но тут же поникла головой: в случившемся и она виновата. Ведь она сама заставляла себя пить вино. Да, да, заставляла. Ей тяжко, когда она трезвая. И успокаивалась, и слезы легко лила, когда была пьяна. Особенно напивалась, когда должен был прийти Амирхан. Он как-то говорил, что терпеть не может пьяных женщин и никогда не ложится с пьяной в постель. Она учла это и делала ему назло. Пусть не ложится. И ей приходится делать над собой мучительные усилия, чтобы лечь с ним в постель.
Но ведь она его любила. Да когда это было, сколько воды утекло в Тереке! Все давным-давно внутри перегорело. Пусть уходит. Плакать она не будет.
— Что усмехаешься? Находит
— Может и находит, мне все равно. — Она пожала плечами с равнодушной беспечностью: ей доставляло удовольствие, когда он сердился, выходил из себя.
Она была уверена, что Татарханов не уйдет ни при каких обстоятельствах и бить ее не будет. Бить женщину, говорил он, — значит пачкать свои руки. Он будет сердиться, шуметь, а пальцем не тронет. А потом ляжет рядом и будет некоторое время напряженно лежать, ее не трогая, не приставая, пока не успокоится. Вообще-то он — бесчувственный зверь. Он никогда, кажется, не был с нею ласковым, и всегда она ложилась с ним в постель из страха. И не сопротивлялась, чтобы он не сделал ей больно. Привыкла покоряться, как все глупые восточные женщины, и никак не могла подавить в себе отвратительную животную покорность.
Амирхан продолжал смотреть на нее, опьяневшую, ухмыляющуюся, и неожиданно с сердитой решимостью схватил бутылку и налил полный стакан красного густого вина. Поднес его ко рту и стал пить с поспешной жадностью. Сладкая и крепкая жидкость обдавала его грудь и живот жаром, сняла нервное напряжение, и он успокоился. «Очевидно, вот так утешают себя беспомощные, безвольные люди, — думал он с горькой иронией. — И все-таки какая гадость — это сладкое и крепкое вино! Как водка с сахаром». Тем не менее налил себе еще один стакан. И выпил, делая большие глотки, словно боялся, что его вырвет.
Саниат праздновала победу, пусть маленькую, незначительную, но победу. Он — в смятении. И от этого ей было чуть-чуть весело и беззаботно.
— Послушай, долго ты еще будешь загадочно ухмыляться? — приставал он: в ее глазах было что-то вызывающее, чего прежде он не замечал.
Она подняла голову и откинула со лба нависшую прядь волос — на самом деле глаза ее были влажные и победно блестели. Как хорошо ей сейчас — заставила его выпить, он хочет напиться, забыться, как делает и она все это время. Она шевельнула губами, ей хотелось вызывающе смеяться назло ему. Она его уже не боится, и он сломлен. Наконец-то! На дне стакана оставался глоток-другой вина, она пыталась поднять стакан, но он выпал из ее вялых пальцев. Красное, как кровь, пятно расплылось на белой скатерти. Саниат потянулась к бутылке, чтобы налить себе еще, но Амирхан убрал вино подальше.
— Ладно. Пей сам, — бросила она великодушно.
Саниат поднялась со стула. Жеманно зевнула, прикрыв кистью руки рот, затем сняла халат и перекинула его через спинку стула. Потом легла в постель, отбросив одеяло в сторону. Лицо ее покраснело от вина, будто накрашенные яркие губы раздвигались в довольной улыбке. Она зажмурила глаза, как бы в ожидании наслаждения.
И ему не терпелось поскорее оказаться в постели. Он снова налил себе вина, выпил, потом разделся, лег с нею рядом, но лежать неподвижно на спине долго не смог.
«Что — голова кружится?» Она понимала, что происходит сейчас с Амирханом, и с нею в первые дни, когда перепивала, творилось то же самое — потолок надвигался на нее, подступала нестерпимая тошнота. Она вставала, шла в туалет, чтобы освободить желудок от муторной тяжести. И только потом засыпала как мертвая. Сейчас и с ним должно произойти то же, что и с ней. Или мужчины крепче, привычней к пьянке? Нет, Амирхан не такой. Он никогда не напивался, как теперь. Он пил, как европеец, чуть-чуть. Вино обязательно должно ударить ему в голову.