Костры на башнях
Шрифт:
«Неужели убрался?» Мадина поднялась, прислушалась к настороженной темени комнаты.
За окнами послышались удаляющиеся шаги.
«Убрался… Чтоб не дошел, не вернулся…» Босиком бесшумно поспешила в комнату сына.
Азамат спал, уткнувшись лицом в подушку. Мадина настроилась решительно и не раздумывая разбудила сына.
— Он ушел, — сказала она.
— Кто? — пробурчал Азамат глухо.
— Дядька твой.
— Ну и что? Дела у него.
Мадина с досадой махнула рукой: ее не интересовали занятия деверя.
— Вот что, сынок. Давай поговорим.
— Спала
— Нет, ты послушай. Покуда его нет — поговорим. Не будем откладывать. И Чабахан не слышит. Спит. Вот и решим, как быть.
— За нас решили. От судьбы но уйдешь — вот что я скажу.
— Нет-нет! На бога надейся, а сам не плошай, — по-своему истолковала Мадина сыновью реплику. — Прежде я упрямилась. Да поняла, не хочу повторять ошибку. Каюсь, виновата. Ты вставай пока. Одевайся скоренько, а я уложу твои вещи. Пока фрицы спят, в самый раз тебе выбраться в горы.
— Долго о том думала? — не принимал всерьез материнские слова Азамат.
— Послушай, сынок! — с еще большим жаром принялась уговаривать его Мадина. — Сам знаешь, как относились к нам некоторые. Посматривали, бывало, так, будто жили мы нечестно. А почему? Известно. Что скажут теперь? Амирхан в самую пропасть нас толкает. Ему нашего горя мало. Подумай, что будет?
— Ничего не будет! — выпалил Азамат. — Ты видела, с какой мощью немцы нагрянули? Видела? Раздавят гусеницами…
Он сердился и не смог с собой совладать. Усаживаясь на кровати, подобрал под себя по-турецки мосластые ноги.
— Тише, сынок. Услышит Чабахан. — Она тревожно оглянулась, словно кто-то мог оказаться за дверью. — Не понять мне тебя, — пугливо недоумевала она. — То ты сам рвешься в горы, а то тебя туда не выпроводишь. Извелась я за эти дни. И спать не спала. Тут страшнее другое, сынок. Ни за что потом не отмыть позора, поверь. Этот твой дядька…
— Что такого сделал я? Говори — что? — горячился Азамат.
— А что сделал твой отец? — наклонилась к нему Мадина всем телом, сидя на самом краю стула. — Не принял к сердцу новую власть — вот и все. И нажил дурную славу. Никто не помянул добрым словом, как умер. Ни про то, что работящий, ни про то, что людям помогал. Все хорошее разом забыли. А что скажут о тебе?
— Говорю тебе — мне наплевать! — упрямился он. — Не перед кем отчитываться. Дядька считает…
— Замолчи! Что ты болтаешь?! — отмахнулась Мадина.
— Нет, молчать не буду. Всю жизнь держал язык за зубами. Другие говорили, а я им в рот заглядывал. — Глаза Азамата горели в темноте нездоровым злым огнем. — Сама затеяла этот разговор, теперь слушай. Что такого большевики сделали для меня? За что я им должен сказать спасибо? Сама говоришь — косятся на нас. Отца доконали. Да-да, доконали! Смотрели на него волком. А кем работал? Думаешь, это не трогало его? Чего не поставили завфермой? Кто лучше его знал животноводство? Ну-ка, вытерпи такую несправедливость изо дня в день. А я чем виноват? Почему и на меня распространилась их ненависть?!
— Побойся аллаха! — Таким сына она никогда не видела. — Тебя выучили, образование дали.
— Дали. Догонят и еще дадут. И там, в институте, нашелся такой педагог, слишком
— Как ты можешь… О, всевышний! Что нас ждет?..
— И всевышний им не указ, — произнес он злорадно. — Даже в партию не приняли, смешно. Всех родичей вспомнили до тридцать третьего колена.
— Ты сошел с ума. — Голос ее стал глухим и тихим, будто доносился откуда-то издалека. — Какое несчастье обрушилось на нас. Беда, беда… — Она осмотрелась с безумной растерянностью.
— Все, мама, мелодрама окончилась, — хмыкнул он и добавил: — Время покажет, что нас ждет. Будем надеяться, что хуже, чем было, нам не станет. Должна же повернуться наконец к нам лицом фортуна.
— Да ты с ума сошел. Или, может быть, я?..
Она удалилась, не проронив более ни слова.
Проводив мать угрюмым взглядом, Азамат лег, но тут же понял, что не уйти ему от роя кошмарных дум. Встал. И несмотря на ранний час, вышел на крыльцо.
Вокруг было тихо, еще окончательно не рассвело. С вечера и до самого рассвета, покуда не поднимется солнце и не пригреет землю, здесь, в окружении снежных гор, было прохладно даже летом.
Послышались шаги, вышла сестра. Она зябко куталась в теплую материнскую шаль.
— Ты почему не спишь? — насторожился он.
— Я слышала, как ты ругал маму…
— Подслушивала?
— Вы шумели, я проснулась. Вы ссорились?
— Никто не ссорился! Тебе показалось. Как полуночница явилась… — Он чувствовал, что ведет себя не совсем правильно, и все потому, что нервничал, не мог остыть от предыдущей перебранки.
— Мама прошла мимо меня как привидение. Мне стало страшно. Ты на нее кричал… — Чабахан, кажется, знобило, а лицо было бледным.
— Тебя мать подослала?!
— Говорю тебе, она прошла мимо… — Чабахан зашмыгала носом.
В отличие от брата, она была невысокого роста, много ниже его, как мать, светлее лицом. И волосы точь-в-точь материнские — не темные, как у Азамата, словно перья у ворона, и не прямые, как у него, а светлее и курчавые, колечками вьющиеся.
— Даже разговаривать не захотела. — Длинные ресницы ее подрагивали. — Что-то пошептала и легла в постель. Скажи, это все из-за дяди?
— При чем тут он? У каждого человека своя голова на плечах. Дураков нет. Не станем из-за него биться головой о стенку… Ладно. Иди спать. — Он был доволен: судя по всему, Чабахан ничего не поняла из его разговора с матерью.
Сестра не уходила.
— Я знаю, вы оберегаете меня. Все от меня скрываете. Зачем? Так хуже, брат. Правда. И мне нельзя быть в стороне. Думаешь, я не смогу? Ошибаешься. — Она стояла худая, с острыми плечами, которые выпирали из-под шерстяной материнской шали.
— Не говори глупостей. Ну, пошел я, пройдусь немного. Смотри-ка, уже совсем рассвело. Сегодня, пожалуй, будет жарко. Ни облачка на небе. — Азамат намеренно заговорил о погоде, чтобы увести сестру от неприятного разговора.
— Азамат… — ласково обратилась Чабахан к брату и замолчала: в их беседе вроде бы наступил долгожданный миг для доверительных откровений, однако, все еще встревоженная, она не знала, как продолжить разговор.