Котт в сапогах. Конкистадор.
Шрифт:
Переговоры с хозяином таверны, таким образом, легли целиком на мои плечи. Свободных комнат в таверне не было, но мне удалось получить одну комнатушку под самой крышей, заплатив за нее целый золотой. Слуги долго ругались, перетаскивая туда по узкой лестнице наш отряд, особенно когда дошла очередь до Андрэ.
Это была одна из самых отвратительных ночей за все наше путешествие — в комнатушке винные пары
быстро достигли такой концентрации, что будь я человеком, опьянел бы с двух-трех вдохов. Но я был котом и лишь страдал от вони и жалобных стонов Жака, которому явно снились какие-то кошмары.
Зато утром я был вознагражден лицезрением опухших, перекошенных лиц и хором искренних клятв никогда больше эту отраву не брать в рот.
Лучше всех, что поразительно, чувствовал себя опять же дон Хенаро. Впрочем, возможно, похмелье не мучило его по той простой причине, что он так и не протрезвел. Во всяком случае, после трех неудавшихся попыток произнести свое имя полностью он сдался и ушел следить за погрузкой корабля. Нам было приказано явиться на «Санта Вазелин» не позже полудня. Что ж, по крайней мере он не забыл о нашей договоренности!
Полюбовавшись страданиями спутников, я велел всем быть в зале таверны через полчаса — нужно было быстро позавтракать и ехать на причал искать корабль. Меньше всего мне хотелось, чтобы «Санта Вазелин» ушел в плавание без нас — если и остальные капитаны хоть чуть-чуть похожи на дона Хенаро, мой отряд может не пережить еще одного обмывания контракта. Услышав про завтрак, оживился только Андрэ, да и то скорее по привычке. Остальные мои спутники посмотрели на меня чуть ли не с ненавистью.
— А я вам говорю, что сразу станет легче,— авторитетно заявил я.— Поверьте моему опыту, Я пойду закажу яичницу с беконом на всех, а вы пока хоть умойтесь, что ли,— смотреть на вас и то тошно.
Хорошо, что кошки не могут пить.
Эта мысль промелькнула у меня в голове вовсе не из-за плачевного положения моих товарищей. Просто, спустившись в зал таверны, я сразу уловил разлитое в воздухе напряжение. Сидевшие за столиками посетители даже не повернули в мою сторону головы, и в то же время я чувствовал, что их внимание сконцентрировано на мне. Они делали вид, что полностью поглощены едой, но я не слышал звяканья вилок о тарелки. Да и заняты были столики в непосредственной близости от лестницы, И почему-то не было видно ни одной служанки. Будь я человеком и мучайся в тот момент похмельем, такие мелочи просто ускользнули бы от моего внимания, Но я был котом, и кошачья часть моей сущности вопила об опасности.
Сверху упала сеть.
За мгновение до этого я отпрыгнул в сторону.
— Ах ты... — раздалось откуда-то сбоку, и ко мне метнулся человек в темном плаще.
— Держи колдуна!
— Вяжи его!
Я заметался по залу, перепрыгивая со стола на стол, переворачивая стулья и разбрасывая посуду. Черт! «Посетители» оказались весьма опытными ловцами! И они хорошо подготовились!
— Крестом его животворящим! Крестом!
Крест-то меня и подкосил.
Умело брошенная серебряная цепь обмоталась вокруг задних лап, а тяжелое распятие на излете пребольно ударило в живот, выбив дух. На меня немедленно навалилось несколько тяжелых тел.
— Есть! — торжествующе завопил кто-то, находившийся явно сверху этого живого холма.
Тяжесть
— Кто ты, грешная душа? — прогремел грозный глас.— Ответствуй!
— Аз есмь Густав Конрад Генрих Мария фон Котт,— постарался ответить я подобающе.
— Чернокнижник?
— Да ничего подобного! возмутился я.— Что, сами яс знаете, что ли?!
Тут перед глазами у меня прояснилось, и я сообразил, что все еще нахожусь в своем теле, в таверне, а держит меня за шиворот вовсе не гневный ангел, а самый обычный стражник. Еще с десяток стражников окружали меня плотным кольцом, целясь из мушкетов. Хоть я и был взбешен своим унизительным положением, в голове мелькнуло, что если эти олухи начнут стрелять, то изрешетят не только меня, но и друг друга. И высокого крепкого монаха, стоявшего передо мною. Собственно, о том, что этот человек монах, можно было догадаться только по выбритой тонзуре. Одет он был вполне светски, в костюм, явно предназначенный для дальнего путешествия. Лицо монаха мне сразу не понравилось, от него так и веяло суровым фанатизмом. К гадалке не ходи — инквизитор. И на этом лице уже читался мой приговор.
— Ответствуй, малефик, где твои сообщники?
— Святой отец, клянусь — я не колду...
Бац! Кулак с намотанной на него цепью оказался очень весомым аргументом, оборвавшим мои возражения.
— Не оскверняй слух служителя божьего клятвопреступлением, презренный малефик! Твоя вина очевидна, ибо осмелился ты богомерзким колдовством исказить образ, данный нам Богом, и в сем непотребном виде появлялся на людях, смущая души малых сих! В том свидетельства есть многих добрых христиан и собственных глаз моих!
— Э-э-э... Я ничего не понял...
— Неудивительно, ибо дьявол лишил тебя разума, раз пошел ты у него на поводу, отринув благодать! Внемли же, мерзкий малефик, вижу я козни твои против рода людского, за что будешь повергнут ты в ад, и приспешники твои да последуют за тобой!
— Слушайте, святой отец, тут явное недоразумение! — Я молитвенно сложил лапы и одарил инквизитора самым честным своим взглядом, не раз выручавшим меня в карточной игре.— Я всего лишь жертва чужого колдовства. Злой колдун превратил меня в животное, моя же цель — вернуть себе облик, как вы справедливо заметили, данный мне Богом! Ничего богопротивного я не замышляю!
Инквизитор с интересом взглянул на меня:
— И как же ты собираешься его вернуть?
— Ну мы собирались в Америку, чтобы найти там шамана и попросить его... Опаньки!
— Языком собственным сам изобличил ты вину свою! — удовлетворенно кивнул монах.— Ибо сказано — прибегающий за помощью к малефику виновен равно с малефиком. И в последний раз спрашиваю я: где сообщники твои?
— Эй, приятель, ты бы отпустил его, а?
Инквизитор, надо признать, проявил редкостное присутствие духа — он лишь слегка вздрогнул и побледнел при виде Андрэ. А его величество был воистину страшен с похмелья — опухшая физиономия раза в два больше обычного, в узких щелках глаза налиты кровью, особенно яркой в окружении темных синя ков.