Ковчег для незваных

Максимов Владимир Емельянович

После спертой духоты тесной кабины дыхание перехватило холодящим настоем ранней весны. Тупичок тянулся вдоль куцей лесополосы, упираясь в крошечный пруд или, вернее, придорожную низинку, заполненную талой водой, за которой в сизой дымке близкого горизонта маячили терриконы окрестных шахт. И над всем этим царила волглая тишина, оглашаемая лишь резкой галочьей перекличкой.

– Вот она - малина хренова.
– Они двинулись вдоль сплотки из трех приспособленных под жилье четырехосных пульманов.
– Окопались - лучше некуда, никакой смолой не выкуришь, только не таких выкуривали, найдем и для этих снадобье...

Перед самым

упором тупичка навстречу им, медленно поднимаясь над спуском, выявилась женская фигура с тазом в руках, полным отжатого белья. И чем ближе, чем явственней опреде-лялась она перед ними, тем учащеннее становилось колотье в горле Золотарева. Едва ли в ее пригашенном бесформенной робой облике можно было выделить что-либо приметное, если бы не огненно-рыжая прядь, свисавшая у нее из-под платка, которая окрашивала все в ней каким-то особым своеобразием.

– Здравствуйте.
– Не доходя до них, слегка поклонилась она: слово прозвучало тихо, просто, без вызова.
– Вы к Ивану Осиповичу?
– Не ожидая ответа, она поставила таз на тупичковый холмик и с готовностью заторопилась.
– Вы заходите, погрейтесь в теплушке, а я за ним на путя сбегаю, здесь - рядом, сейчас будет.

Проходя мимо, она машинально взглянула на них, и от этого беглого и словно невидящего взгляда Золотарев снова поперхнулся. "Надо же! головокружительно пронеслось в нем.
– Это надо же!"

– Видал кралю?
– провожая ее оценивающим взглядом, хмыкнул Алимушкин.
– Погля-деть, тихоня-тихоней, только в тихом омуте черти водятся: у нее две судимости позади, не считая приводов.
– Он лихо сплюнул в сторону, начальственно кивнул Золотареву.
– Айда к печке, комсомол, что, едрена мать, в самом деле, на ветру мерзнуть!..

В скудном убранстве теплушки чувствовалась старательная женская рука: все было тщате-льно выскоблено, каждая вещь, предмет, мелочь занимали свое, строго определенное место, а вышитые мелким крестиком марлевые занавески на окнах и такой же полог, глухо отделявший угловую часть вагона от остального помещения, выглядели даже нарядно. Железная времянка, на которой стоял укутанный в байковое одеяло чугун, еще источала легкое тепло. Пахло стиркой, постной стряпней, перегоревшим углем.

– Садись, Золотарев, закуривай, - он по-хозяйски, небрежным движением снял и швырнул фуражку на раскладной стол сбоку от себя, - в ногах правды нет.
– Укрепленный вплотную к столу топчан натужно заскрипел под ним.
– Что увидишь, что услышишь, на ус мотай, только чур не записывать, все в голове держи, так-то оно вернее. Раза два на неделе заглядывай, авось не за горами, докладывай обстановку...

Раздался уверенный стук в дверь и вместе с ним - с этим стуком, - там, снаружи, обозна-чился голос: чуть глуховатый, но тоже - уверенный:

– Можно?
– И следом, уже с порога, впуская в теплушку холод убывающего дня: - Здравствуйте.

Его можно было принять за кого угодно - переодетого в ветхую спецовку конторщика, путейца, учителя, но только не за дорожного трудягу. Все в нем - моложавое, но несколько изможденное лицо в обрамлении белокурых волос, мословатая при умеренной сутулости фигура, манера держаться с уважительной к окружающим независимостью - предполагало склонность скорее к умственным занятиям, нежели к черной работе. И лишь заскорузлые, с въевшейся в кожу ржавчиной руки обличали в госте человека, давно занятого тяжелым физическим трудом.

–

Садись, хозяин, гостем будешь.
– Спутник Золотарева явно заискивал перед бывшим товарищем, хотя и старался при этом выдержать начальственный тон.
– Вот, Иван, комиссара к тебе привез на подмогу, зашиваешься ты тут один без политпросвета. Рекомендую: Золотарев, Илья Никанорыч, не шаляй-валяй, кадровый товарищ, такие нынче на дороге не валяются, руководство о тебе заботу имеет, думаю, сработаетесь без притирки.
– Он беспокойно елозил задом по топчану и все посматривал, посматривал со значением на Золотарева.
– Так сказать, смычка коммунистов и беспартийных...

Тот неторопливо опустился на скамью спиной к столу, оказавшись между лейтенантом и Золотаревым, аккуратно сложил рукавицы рядом с собою, сцепил корявые руки у себя на коленях, заговорил размеренно, со вкусом расставляя слова:

– Спасибо. Хороший человек никогда не помешает. Правда, с жильем у нас туговато, да, как говорится, в тесноте - не в обиде. Тут вот и поместим, а я к ребятам переберусь, мне даже сподручнее вместе со всеми. Так что устраивайся, дорогой, не стесняйся. Только есть из общего котла придется, у нас тут все по-братски... Ну что там в Узловой нового, Дмитрий Власыч?..

Рассказ Алимушкина состоял из жеванных-пережеванных в городе толков о том, кто еще арестован, кого куда переместили по должности, какие пересуды идут в депо и в дистанции пути. Золотарев слушал его вполуха, с опасливым ожиданием поглядывая в сторону двери. Вскоре в тишине, царившей снаружи, прорезались отдаленные, но все нараставшие голоса, затем сквозь оживленный говор, где-то совсем рядом, чуть ли не за стеной выплеснулся, жарко сдавив ему дыхание, снисходительный женский смешок:

– Наломались, работнички? Сейчас накормлю, чем Бог послал и что на складе давали, навару немного, зато от пуза.

Вместо ответа чей-то хрипловатый тенорок рассыпался с дурашливым вызовом:

– На горе стоит машина,

Тормоза меняются.

Там крупина за крупиной

С вилами гоняются... Тащи, Маша, свои разносолы, а то брюхо к спине присохло!

Сразу за этим в просвете почти бесшумно отворившейся двери возникло ее смеющееся лицо:

– Не обессудьте, чуток помешаю.
– Она уже скоро хлопотала вокруг времянки.
– Накормить ребят надо, голодные.

Алимушкин искоса, с нескрываемой подозрительностью взглянул на нее и тут же поднялся:

– Пошли, Иван, проветримся, - на холодке, оно, разговаривать сподручнее, да и ушей меньше.

– Пошли, коли так.
– Тот не спеша потянулся за гостем к выходу.
– На холодке так на холодке.

– Ох, мужики!
– кивнула она им в спину.
– Слова в простоте не скажете, все у вас с намеком да с подковыркой.
– Она говорила, не глядя на него, занятая печкою и посудой.
– Мне-то до ваших разговоров дела нет, мы люди маленькие, своих хлопот хватает. Только чего они все к Ивану Осипычу цепляются, ездиют, воспитывают, будто он маленький, сам не знает, чего делать, как жить.
– Она резко выпрямилась, и все в ней вдруг празднично ожило, засветилось.
– Им бы самим у него поучиться не грех, да за науку в ножки поклониться и Бога благодарить, что сподобил с ним свидеться.
– Она опять замкнулась, водрузила стопку посуды поверх чугуна, бережно подхватила его снизу и двинулась к двери, кивнув Золотареву: - Не примите за труд, откройте.