Ковчег. Исчезновения — 1.
Шрифт:
В пылу они, кажется, даже не заметили Еремеева, прошмыгнувшего к двери. Еще секунда — и, очутившись вне дома, он со всех ног рванул в темноту. Какая-то ветка пребольно хлестнула по лицу, обо что-то зацепился рубашкой, и она с треском разорвалась по шву. Еремеев не обращал на это внимания.
Забор!.. Искать ворота не стал, перелез через него, упал по другую сторону. Поднявшись, метнулся, сам не зная куда. Мгновение спустя его ослепил свет фар и оглушил визг тормозов.
Водитель автобуса, высунувшись
Еремеев вскочил в автобус. Других пассажиров там не было.
— Хорош… — проворчала кондукторша. — Напьются, аж зенки ничего не видят, а шоферу за вас таких потом в тюрьму.
Он взглянул на свое отражение в окне. И вправду был хорош! Брюки грязные, мятые, рубашка порвана, на лице ссадина, да еще где-то руку раскровянил — видимо, перелезая через забор. Но самое печальное было то, что Еремеев не представлял себе, как ему дальше действовать. Что будет с этой удивительной девчушкой, которую он оставил там? Он обязан был что-то немедля предпринять!
— До Москвы далеко? — спросил он.
— Здрасьте-пожалуйста! — отозвалась строгая кондукторша. — Совсем уже!.. В другую ж сторону едем! Если тебе надо в Москву — так в Архаровке сойдешь и поедешь в прутивуположную.
Несмотря на суровый тон, ее последние слова прозвучали для Еремеева, как музыка.
— Где? — еще не до конца веря в такую удачу, переспросил он.
— В Архаровке, — повторила она. — Через десять минут будет, следующая остановка. Да только уж гляди, поосторожней там, не шали, архаровцы — ребята сурьезные.
Спустя несколько минут, ступив на землю благословенной Архаровки, Еремеев вдруг ощутил уверенность и спокойствие, даже забыл про обреченность этого мира, несущегося, если верить тому, что он услышал недавно, в тартарары.
У автобусной остановки к нему сразу подошли два дюжих паренька, явно в поисках приключений. Они преградили Еремееву дорогу, один из них выплюнул семечную шелуху ему на ботинки, а другой, в кепке, повернутой козырьком назад, спросил голосом, не предвещающим ничего хорошего:
— Чё тебе тут?
Он спокойно ответил:
— Я к Валере Картошкину, знаете такого?
Имя произвело на пареньков даже большее впечатление, чем он ожидал. Любитель семечек сразу пересыпал их из кулака в карман, а тот, что в кепке, сказал весьма уважительно:
— Кто ж Картошкина не знает?.. Вы что, никак, первый раз в Архаровке? Вон его дом, по этой дорожке влево… Да мы вас проводим, а то у нас тут — мало ль чё. За мной идите. — С этими словами он достал фонарик и пошел впереди, освещая путь.
— Здесь, — сказал второй, когда они подошли к калитке. — Только что-то свет у него не горит. Должно, в бане… Да, точно, в бане: видите, там с-под двери светится. Наверно, правилкой занят.
Еремеев
— Чем?
Парни как-то странно переглянулись.
— Картошкин мужик серьезный, — не объясняя, что это за "правилка" такая загадочная, уважительно сказал тот, который в кепке.
— Порядок любит, — не менее уважительно добавил другой. — Да вы, гражданин, если по делу к нему — так идите, не бойтесь…
Сами парни при этом стояли, переминаясь с ноги на ногу, и не осмеливались ступить во двор.
Еремеев, тоже почему-то несколько робея, двинулся к бане. Парни из-за калитки внимательно наблюдали за ним. У двери бани он, однако, приостановился и прислушался к тому, что там происходит.
А происходило между тем нечто для двадцать первого века весьма странное. Сквозь дверь отчетливо доносился свист розг, перемежаемый басистыми выкриками: "Уй, больно!.. Уй, хватит!.. Уй, дядя Валера, пожалуйста!.. Не буду больше!.."
Через некоторое время эти звуки прекратились, и спустя еще минуту из бани вышел высоченный детина лет двадцати. Голова его была опущена, руками он придерживал плохо державшиеся брюки, походка его была немного вихляющаяся. Парубки, приведшие Еремеева, смотрели на детину с явным сочувствием. Тот сначала сделал несколько неуверенных шагов, а затем неожиданно быстро припустил к калитке. Лишь тогда Еремеев решился переступить порог бани.
При свете керосиновой лампы он увидел скамью с петлями для рук и ног, явно предназначенную для секуции. На другой скамье сидели трое хмурых широкоплечих мужиков в тельняшках, с сигаретами в зубах. Четвертый, ни кто иной, как самолично Валера Картошкин, тоже в тельняшке и тоже нахмуренный, деловито связывал розги в веник. Он-то первый и заметил вошедшего Еремеева. Спросил строго:
— Что за явление, кто такой?.. — Однако тут же узнал и удивился: — Ба, знакомые лица! Ну привет. Да ты не бойсь, заходи… А с лицом что? Вдарил кто-то? Ну, ежели кто из тутошних!..
— Да нет, это я сам, нечаянно, — поспешил сказать Еремеев. — Но я к тебе за помощью. Ты сегодня говорил: если вдруг что…
Картошкин перебил его:
— Э, братан, а ты ж не слепой! Что, никак успел прозреть за это время?
Еремееву стало стыдно.
— Да понимаешь, и не был я слепым, — смущенно признался он.
— Врал стало быть? — снова нахмурился Валера. — А все ж лицо у тебя знакомое… Гм… Ладно, рассказывай, зачем врал.
— Просто… Просто попал тут в один переплет, погоня за мной была, пришлось маскироваться.
Вид у Картошкина стал еще более хмурый.
— Погоня, говоришь? В наших краях, возле Архаровки? И кто ж это шалит? Не бойсь, братан, выкладывай. Ежели что — мигом правилку устроим. — Он обратился к троим сидевшим у стены: — Верно я, гвардейцы, говорю?
— Чего ж не устроить?