Козацкие могилы. Повесть о пути

Паламарчук Пётр Георгиевич

«Пить пидем! Пить пидем!» — весело кликала перепёлка. Настя принялась за поверку своего воза: покрутила колеса, посмотрела, крепок ли шкворень, исправны ли оси, подмазала их, и тут услыхала, как на третьей от них подводе, смеясь, рассказывали про что-то, как будто бы до неё касавшееся. Она, не оставляя дела, прислушалась. Гулкий как ерихонская труба голос смачно выводил:

— Сама-то жёнка была и ладная, и удалая, и ухватистая, а вот мужичок-то любил «того»… И как-то раз, ворочаясь в подпитии с праздника, понесла его нелёгкая через мосточек, а тот был дуже узенький, чуть разве

пошире кладки. Казак оплошал — да и в воду бултых! а речка-то хоть и неглубока, зато уж илиста. Ну, обыкновенно, как все наши речушки сельские — только ракам плодиться. И покуда он из неё выкарабкивался, то сделался прямо на чорта похож — домой прибрел красавец хоть куда. Жинка как поглядела, аж испугалась, а потом, не разобрав дела, как накинется: «Где ж это тебя бесы таскали?!» — «Да с мосточка в воду упал, чуть не потонул». — «А лучите б уж потонул, — в сердцах вылаялась она. — И откуда ты на мою голову взялся!» — «Точно, Парасю! Уже и тонул, да вспомнил, что с тобою не попрощался — вот и пришел…» — Ажио и жинка расхохоталась!

Мужики тоже издали дружный гогот — метко пущенное словцо всё покрывает, даже обиду.

— А наша-то красавица писаная, — кивнул балагур в Настину сторону, — так ей-Богу, дай только волю, и скалкою б воевала!

Последние слова покрыл опять общий хохот, да и Настя сама, спрятавшись за возом, прыскала от смеха в ладони.

Потом другой голос пожиже ввернул: «Любопытно б узнать, женат той казак на дивчине или так себе, самоходом…»

— А тебе не одно и то же ли?

— Да я просто так…

— То-то ж!

Еще подальше послышалась песня под бандуру:

Ой бачь, ляше, як козак пляше

На вороним коню за тобою.

Ты, ляше, злякнешь и з коня спаднешь…

Ой бачь, ляше, та й по Случ наше!

По костяную могилу…

Тут музыка сразу оборвалась.

— А ну, хлопцы, подымайтесь, живо! Поход объявлен, поход! — покатились взамен неё по-над станом крики.

Отряды охраны занимали места при обозах. Повсюду заскрипели повозки, заржали кони, поднялся в небо дым. Тронулся и тот табор, в котором была Настя. Стороной проехал невеликий загон татар, сидевших верхом как-то по-обезьяньи, с высоко подтянутыми стременами. Они оглядели возы и возчиков, остановившись глазами на Насте — приглянулся басурманам молодой «казак»; дивчина отвернулась.

— Не таращь, не таращь так, а то повылазят, — бросил её сосед и плюнул им вслед. — Не терплю я этих изменников-злодияк!

— Да то ж тугайбеевские, — заметил кто-то. — Приятели Хмеля.

— А всё одно злодейское кодло.

Двигались поспешая и уже за первый день путь прошли немалый. В одном месте взъехали на высокий пригорок, с которого стало видно далеко вокруг. Настя взглянула и с восторгом испуга охнула:

— Дядька Степан! А дядька Степан! Подивитесь-ка, сколько войска идёт!

И спереди, и сзади целыми тучами шли конные, пешие и обозы, так что поле казалось покрытым сущею тьмою.

— Что ж, опять поднялась

Украина, — молвил сосед. — А чего это ты, дивчина, всё меня дядькою кличешь? Мне ещё и тридцати нету, это я только давно не бритый!..

Иногда ветер гнал дымку вдоль идущего войска, и она вставала над ним густою тёмной завесой.

К одному из передних возов подъехал казак с перевязанной головой и стал что-то запальчиво говорить. Настин сосед спрыгнул наземь и побежал слушать. Через минуту он воротился и сказал, что таки прискакивали харцизы Ярёмы Вишневецкого, но напоролись на дружный отпор брацлавской конницы.

— А знаешь, Настя, три года назад был я в отряде Перебийноса, и мы с тем Ярёмою встретились под Константиновым, да так накрыли гада, что едва-едва утёк. Что тут поделаешь! Конь был под ним как ветер… Но и он тогда наших залучил в ловушку — так и погиб в ней побратим Перебийносов, Полуян. Ох, да и беда с этой отрубленною рукою.

Настя кивнула головой и спросила:

— А как опять налетят ляхи, чем же вы будете обороняться?

— Ну уж не кнутовищем, — сказал Степан и, нагнувшись с воза, выдернул вдруг люшню — упорку телеги, прикреплённую к её оси.

— Смотри!

Нижний конец был значительно тоньше, чем обычно, и крепко окован железом. Сосед левой рукой вскинул свое оружие над головой:

— Вон я как научился; а саблюкой уже не могу!

Он опять замолчал, вставил люшню на место и пошел рядом с Настей, придерживаясь за грядку воза.

— …Вот уже и рожь поспевает — побелела, как лунь. И сено косят — вон по-над речкой сенные угодья, и косцов даже видно. Глянь-ка! а ещё подальше идёт чья-то конница! Не пойму толком — пыль глаза застит… Вот бы ветерок… Ну! Эвона, да это татары! Страх сколько их, как саранчи. Эх, кабы не были они такие перемётливые, собаки! Говорят, и под Жёлтыми Водами всё назади ошивались, а потом выскочили на готовенькое; под Пилявою. тоже нашкодили, — а уж что было под Зборовом и вспомнить тошно: да только Бог один знае, що Хмельницкий думае-гадае…

Настя прислушивалась, тоже пытаясь что-то разглядеть у самого небозёма.

— А вот наша конница обходит татарскую, — пояснил Степан, — и чуть ли не сам гетман на челе!

Девушка обиженно воскликнула:

— Да где ж вы всё это видите?! — хотела ещё прибавить «дядя Степан», но вовремя вспомнила его замечанье. — Я сколько нарочно ни щурюсь, ничего не заметно, только чёрное что-то движется.

— Эх, молодица, — спокойно разъяснил сосед. — Да вот же они как на ладони! Так-таки гетман, и бунчук гетманский.

— Ну, Степан, у вас глаз, что ли, ястребиный?

— Что правда, то правда — в нашем селе никто так зорок не был.

— Это и хорошо, — согласилась Настя, — когда понадобится!..

— Ничего, я и тебе Левка того за три версты угляжу.

…Когда проезжали селом, навстречу выбежали крестьяне: дети, женки, старики, вынесли молоко, сметану и хлеб, кидали цветы, угощали черешней. Девчата были наряжены хоть куда — пышные спидницы, обшитые понизу в два-три, а то и больше рядов широкими лентами — красными, зелёными, синими или золотым позументом. Обоз приостановился, и Степан спросил у какого-то дедуся: