Козацкому роду нет переводу, или Мамай и Огонь-Молодица
Шрифт:
Искатель жаждал добраться к панне Кармеле поскорей, ибо должен был торопиться, пока к нему на помощь не подоспели те однокрыловцы, что скрывались в развалинах монастыря.
Да и стража могла тут захватить его очень просто.
Да и собаки где-то вблизи залаяли.
Да и чьи-то неясные голоса уже послышались около архиерейского дома.
Медлить было некогда, и Марьяна дернула за толстую веревку, что свисала из открытого окна до самой земли.
То был, наверное, условный знак, и чья-то рука поспешно выбросила из окна огромный мешок, который,
— Лезьте в мешок.
— С ума сошла!
— Вас наверх подымут в мешке.
— Я уйду, — сказал Оврам и на шаг отступил от мешка, в надежде сразу же встретиться со своими пособниками-однокрыловцами, которые вот-вот должны были нагрянуть из монастыря.
Но тут залаяли собаки, напав на кого-то, снова тихо заговорили неведомые люди, и все это было возле сада, а может, и в самом саду, а потому несчастный шляхтич рванулся к мешку, влез в него и заскрежетал зубами, когда проворная цыганочка быстренько завязала над его головой мешок и, прикрепив к веревке, шепнула в окно:
— Тяните!
Михайлик и Ярина потянули.
Пан Оврам был не из толстых, но все-таки нелегко было тянуть мешок на верхний ярус дома.
— Зачем мы его — сюда? — чуть слышно спросил Михайлик.
— А мы не сюда! — при лунном свете, лукаво подмигнув ему, отвечала Ярина.
— Куда же?
Ярина промолчала.
Они его уже и от земли оторвали, уж и довольно высоко подняли, но еще немало трудов было впереди, когда Ярина прошептала:
— Довольно!
— Ведь он повис, панна!
— Так надобно! Привяжи веревку к этому крючку.
Только теперь уразумел наконец Михайлик все коварство умысла Ярины Подолянки, и если бы он не был таким неулыбой, то захохотал бы как безумный.
Единственное, что он смог сделать в шальном восторге, — снова предерзко поцеловал ее, эту гордую, никем еще не целованную панну-шляхтянку.
— Прочь! — прошипела она с тихой злобой.
— Сейчас уйду, — покорно согласился Михайлик и… поцеловал ее опять.
— Я убью тебя! — яростно прошептала Ярина, ибо ни вскрикнуть, ни ударить хлопца не могла: под самым окном, барахтаясь в мешке, висел пан Оврам Раздобудько, — Убью.
— Теперь убивай! — радостно согласился охальник и поцеловал ее опять.
А внизу цыганочка Марьяна шепотом наставляла обезумевшего пана Раздобудько, который, теряя последний рассудок, вертелся в завязанном мешке.
— Пускай уж поскорее тянут! — рычал Оврам.
— Зацепилось что-то: ни туда ни сюда! И не дергайтесь, пане: бока об стену обдерете.
— Ладно, пся крев! — тихо ругался пан Оврам.
— Не вертитесь, ваша милость: веревка оборвется.
— Пускай, ведьма ты египетская!
— Падать-то высоко! Стража услышит!
— Почему ж не тянут?
— Тише! Кто-то идет.
И паныч ругался уж не так громко — сам себе
— Помолчи, болтун, а то как услышат сторожевые собаки…
— Ладно! — шептал в мешке пан Оврам.
— Ладно, да не очень! — И, подойдя вплотную к висящему мешку, цыганочка пребольно ущипнула несчастного панка. — Они ж, собачищи-то архиерейские… чуть подпрыгнут вверх да прямо сюда зубами… либо сюда! — И Марьяна снова ущипнула так крепко, что там, наверно, появился синяк, а девчонка тихо смеялась, словно дальний ручеек журчал, но от того журчания словно жаром обдало искателя, ибо в голосе цыганочки звучало что-то ведьмовское, хоть она будто и успокаивала его в этой беде: — Сидите тихонько! До утра только…
— Что ж будет утром? — осторожно спросил из мешка пан Оврам.
— Спокойной ночи! — не отвечая на тревожный вопрос, вежливо попрощалась цыганка.
— Погоди! — завопил пан Оврам.
— Тише! — остановилась Марьяна. — Кто-то идет.
— Не покидай меня! — тихо простонал Оврам Раздобудько. — Коли то мирославцы, ты им скажи: в мешке, дескать, что-то нужное повесили. Только чтоб не дотрагивались до меня, чтоб не щупали… скажи им что-нибудь.
— Я им скажу: ведь в Мирославе колокола снимают? На пушки. Вот в мешке и повесили колокол. Никто и не тронет: кому ж среди ночи вздумается звонить, не так ли?
— Так… — неуверенно и уж совсем тихо отозвался пан Оврам.
— Только вы, мой пане… если кто заденет, все-таки отзывайтесь, как положено колоколу.
— Как же это?
— Один раз толсто: бам-м! А другой тонко: дзинь! Вот так… — цыганочка тихонько пропела эти «бам» и «дзинь» и тут же притаилась, потому как под самое окно подошла ночная девичья стража вместе с Козаком Мамаем.
— Зачем ты здесь? — спросил у Марьяны Мамай.
— Беседуем с панночкой, — невинным голоском ответила гадалка, указав на окно.
— Да, со мной, — откликнулась из комнаты Подолянка.
— А что повесили в мешке? Собаку?
— Колокол, — ответила гадалка.
— Хорош ли звон? — полюбопытствовал Мамай.
— Два голоса: толстый и тонкий.
— А вот я попробую, — сказал Мамай и крепко огрел палкой по мешку.
— Бам! — отозвался басом наш Раздобудько.
Мамай огрел снова.
— Дзинь! — тоненьким голоском зазвенел шляхтич.
А потом снова:
— Бам!
И еще раз:
— Дзинь!
Вдоволь назвонившись, Козак Мамай пошел с девичьей стражей далее, и только тут пан Раздобудько завизжал, как полтора черта, да и то не очень громко.
— Эй, ты там, ведьма цыганская! — тихо позвал искатель.
Но никто не отозвался.
Марьяна уже исчезла из сада.
— Ты уходи! — так же тихо, не забывая об ушах пана Раздобудько, молила, упираясь, Подоляночка, но вырваться из лап Михайлика не могла, хоть и была дивчиной, не сглазить бы, крепенькой. — Пусссссти! — в бешенстве шипела она.