Козацкому роду нет переводу, или Мамай и Огонь-Молодица
Шрифт:
Проходили там по улице и наемники Однокрыла, были меж ними и немцы, и Пришейкобылехвост, завидя их, стал кричать:
— Майне геррен! Это ж — рейтар не настоящий!
Однако на сей крик никто внимания не обратил, ибо рейтары, что проходили мимо, по-нашему не смыслили, а Прудивус так хитро подмигивал им, что те разумели: путаться в сложные отношения промеж шутником-рыцарем и его крикливым знакомцем из местного быдла — нет никаких оснований.
— Экая дрянь! — кивнул на Данила Иван Покиван.
— Он…
Вот почему никто не мешал Прудивусу, Ложке и Покивану тащить изменника-лицедея куда надобно, и вскоре они все трое оказались подле корчмы Янкеля Гирша, где они надеялись найти хоть какое-нибудь пристанище, еду и одежонку, затем что Прудивусу не терпелось поскорее переодеться: роль рейтара ему уже наскучила.
Они, все трое, четвертый — Ложка, стояли меж старыми тополями против корчмы.
Но… корчмы там уже не было.
Осталось лишь пепелище от той корчмы, где хлопцы, странствуя, не раз ночевали, зная твердо, что Янкель им — самый лучший, самый верный друг, пока, разумеется, у них водятся денежки…
Ни корчмы, ни корчмаря не нашли они здесь, а вести «пленников» по улицам малого хутора было небезопасно, ибо на первом же углу Пришейкобылехвост мог выдать их с головой, и Прудивус, со злостью двинув каблуком в зад бывшего товарища, сказал ему:
— Иди-ка ты к… — и выложил все, что думал.
— А вы? — спросил Данило.
— Мы туда не пойдем, — сморщился Иван Покивай. И обернулся к Прудивусу: — Надобно его сейчас порешить.
— Как?
— Потихоньку… как-нибудь.
Услышав сие, Пришейкобылехвост хотел было уже завопить караул, да с перепугу онемел и голоса, бедняга, лишился.
— Где ж мы его? — спросил Прудивус.
— А тут… — оглянулся Иван Покиван. — Ни души!
— Кричать станет.
— Раз-раз ножом… и всё!
— А кто это сделает? — спросил Прудивус.
— Ты…
— Отчего ж это я? — удивился Прудивус.
— Ты ж — рейтар!
— Нет, нет! Только не я!
— Почему же? За милую душу зарежешь!
— Я никого еще не убивал.
— А я?
— Сам же ты придумал.
— Коли отпустим его, выдаст. Тогда прощайся…
— Да оно так… — И Прудивус задумался, а Песик Ложка, с укором поглядывая, осуждая его говорящим взглядом, тихонько рычал. — Нет, не могу, — сказал, подумав, Тимош. — А ты?
Иван не ответил.
Тогда Прудивус так гаркнул своим басом на Данила, который уже чуть опамятовался и собирался завопить, что тот осекся
— Иди от нас, мерзавец! — крикнул Тимош.
— Иди, стервец, иди! — добавил и Покиван.
Гавкнул что-то и Ложка.
А Пришейкобылехвост, еще не веря своему счастью, окаменел и с места двинуться не мог.
— Прочь, паскуда! — заорал Иван Покиван и кинулся к нему с кулаками, отчего Пришейкобылехвост так пустился бежать, точно его метнули из пращи.
— Он таки выдаст нас, — кивнул ему вслед Покиван. — Надо б нам отсюда… куда-нибудь подале.
— Нет. Я спешу к хате Алексея Ушакова. Пообещал… Дитя же…
— Идем вместе, — предложил Покиван.
— Нет. Там — гнездо однокрыловцев. Да и сам гетман…
— А как же ты?
— Если схватят обоих, кто же станет читать добрым людям письма мирославцев? — спросил Тимош.
— Давай так: схороним письма где-нибудь здесь, вот хотя бы под этим камнем. А сегодня вечером тут же и встретимся… А?
— Жди до рассвета! — молвил Прудивус, обнимая худющего друга.
— До послезавтра! Буду ждать…
— Ладно. Коли не дождешься, иди в Киев без меня, один. Читай дорогой письма в корчмах, на базарах. Держись как подобает. Береги себя. А пока я сегодня буду ходить, чтобы к тебе не привязался кто-нибудь, попробуй тут маленько без меня… Покажи свои штуки на майдане. Пусть к тебе привыкают…
— А немцы? Однокрыловцы? Татары?
— Тоже будут смотреть… еще и денежки заплатят! — И, помолчав минутку, Прудивус еще раз обнял тощего товарища и сказал: — Будь здоров, пузанчик!
— Прощай, Тимош, — ответил Покиван и двинулся прочь от развалин корчмы.
Поглядев вослед сухопарому, Прудивус окликнул Песика:
— Пойдем, Ложечка!
— Гав-гав! — ответил тот, и они вдвоем отправились искать хату Алексея Ушакова.
Пушкарь ему с того берега вечор показывал, где стоит его хата, однако найти ее Прудивус почему-то не мог, ходил то туда, то сюда, везде натыкаясь на теплые пожарища.
— Где есть хата Алексей Ушакофф? — не забывая, что он немец, ломая и коверкая слова, спросил Прудивус у скрюченной бабуси, которая несла в беленьком платочке горшок с молоком или медом.
Бабуся молча поглядела на рейтара, отвернулась, а затем вдруг вызверилась:
— Сам же ты, ирод, этой ночью спалил его хату!
— Я?! — удивился Прудивус, забыв про свой наряд.
— Еще и спрашивает, пес поганый! — заверещала бабуся. — Ты же сам, собака, убил и жинку Алексееву! Ты убил! Ты!
— Авдотью? — похолодев, ахнул спудей.
Старушка скрылась, а Прудивус, склонив голову, так и остался у пепелища, думая про пушкаря, как тот будет ждать от него вести, доброй иль дурной… А что же он пушкарю передаст? Опоздал…