Крамола. Книга 1
Шрифт:
— С кем имею честь? — сухо спросил Андрей, глядя исподлобья.
— Моя фамилия Бартов, — доложил пожилой. — Я член ВРК.
Буквы эти для Андрея ничего не значили. Он уже давно запутался во всех новых сокращениях и аббревиатурах.
— Начальник полкового штаба — моя последняя должность, — сказал Березин.
— В какой партии состоите? — хмуро и беспокойно спросил другой, с красными от бессонницы глазами.
— В партиях не состою…
— Ранения, контузии, отравления? — спросил доктор.
— Он болен! — заявила Оля. — Он не может служить!
— Вас не спрашивают! — отрезал Бартов. — Кто
— Сестра!
— Только что перенес тиф, — объяснил Андрей доктору.
— Медицинское свидетельство? — спросил тот немедленно и, подойдя, холодными пальцами оттянул одно веко, потом другое. Велел открыть рот, заглянул. — Где свидетельство?
— Нет… Меня выходила совсем незнакомая женщина, старушка, — признался Андрей.
Доктор похлопал его по спине, отчего-то засмеялся. Андрей сквозь сукно френча ощутил холод руки.
— Здоров молодой человек, годен, — вдруг сказал доктор Бартову. — Подкормить немного — и в седло.
— Что все это значит? — спросил Андрей.
— Мы вынуждены мобилизовать вас в Красную Армию, — жестко произнес Бартов. — Должно быть, обстановка вам известна. К Уфе идет корпус чехов…
— Я демобилизован и еду домой.
— Дорога в Сибирь уже в руках мятежников! — оборвал сурово Бартов. — Или вы предпочитаете Красной Армии белую?
Андрей резко мотнул головой, рука привычно ощупала шрам на лбу.
— Я подписал обязательство не выступать против Советской власти. Я дал слово.
— Сейчас дадите слово выступать за Советскую власть, — в тон ему заявил Бартов и придвинул лист бумаги. — Читайте и расписывайтесь.
— Не буду, — сказал Андрей. — Я офицер военного времени.
Бартов спорить не стал. Вялой походкой он приблизился к двери, поманил кого-то рукой. Вошел красноармеец.
— Ваша сестра останется заложницей, — объявил Бартов и кивнул бойцу. — Уведите ее.
Оля вдруг отцепилась от брата и на миг ослабла. Андрей подхватил ее, крикнул:
— Я подпишу! Я даю слово, буду служить! Отпустите сестру!
— Так будет надежнее, — отрезал Бартов. — И вам служить спокойнее.
Боец взял Олю за руку и повел к выходу. Бартов прикрыл за ними дверь, сказал резко:
— Поймите, мы вынуждены!.. За сестру не волнуйтесь, ничего не случится.
— Где мой брат? — спросил Андрей, чувствуя головокружение.
— Не годен, — ответил доктор, записывая что-то. — Ваш брат не годен, и мы его отпустили.
В это время проснулся тот, что спал на стульях, громко зевнул и потянулся, утер лицо руками.
— Кто? — спросил он Бартова, разглядывая Андрея.
— Штабной, — бросил тот. — Полкового ранга.
— Прекрасно! — одобрил проснувшийся и протянул Андрею руку, улыбнулся. — Караулов. Кстати, бывший поручик. Так что, не хотите служить Советской власти?
— Я не кадровый офицер, — снова начал объяснять Андрей. — По образованию я учитель гимназии. Вы понимаете? Войны нет, а я — офицер военного времени!
— Как же нет? — с прежней улыбкой спросил Караулов. — Кругом льется кровь, а для вас войны нет…
— Я знаю мировую! А это… Требую освободить мою сестру!
— Мировую мы знаем все, — отмахнулся Караулов. — Но сейчас для будущего России нужна гражданская война. Вслушайтесь в это слово — граж-дан-ская!.. Кстати, чему вы учили ваших гимназистов?
— Я не успел… А хотел учить
— Тем более вслушайтесь! — он засмеялся, но сказал жестковато: — Запомните: в Красной Армии мы требуем железной дисциплины и беспрекословного подчинения. Бес-пре-кос-ловного!.. И в это слово вслушайтесь.
Круто развернувшись, он вышел из комнаты,
7. В ГОД 1905…
Березинский дурачок повел его через луг, зажимая пучком травы рану на лице и приговаривая: «У сороки боли, у вороны боли, а у тебя — заживи…» А в другой руке у него была «гирька» — ржавый зуб от жатки на сыромятном ремешке.
Между тем мужики уже сошлись на некошеной луговине, уже таскали друг друга за грудки, а бабы, с той и другой стороны, враз позабыв про все свои распри, завыли в голос, смешались, боязливо пытаясь растащить мужей, и кто-то уже, угодив под горячую руку, размазывал слезы с кровью. Барин Николай Иванович метался среди взбудораженной толпы, кричал, умолял, однако его не слушали, а то и вовсе не замечали. Прошка Грех заехал на лошади в тыл свободненским и стал хлестать плетью по взопревшим мужичьим спинам. Сначала от него отмахивались, как от назойливой мухи, — все-таки за восьмой десяток старику, но потом стащили с коня и как следует взгрели — его же плетью. Прошка не успокоился, схватил литовку и пошел на соседей, широко разевая беззубый рот. И наверняка секанул бы первого попавшего, но свободненские уже торопливо разбирали косы; не медля, березинские тоже стали вооружаться, и толпа на какой-то миг вновь раздвоилась, образовав две стены. Еще бы мгновение — и пошли бы друг на друга…
Некогда было глядеть по сторонам, поэтому явление Леньки-Ангела с окровавленным Андреем было неожиданностью. Оба выросли вдруг между стен, словно с неба спустились. И вид детской крови как-то враз охладил мужиков: стояли, таращились как на чудо, не в силах шевельнуться. Ленька же вел Андрея к телеге, будто и не видел никого, и, только пройдя наискосок ничейную землю, на ходу поднял «гирьку», погрозил кому-то:
— Вот ужо попадитесь мне!.. Нашли чем баловаться — железякой!
Барин Николай Иванович, опомнившись, кинулся за ними, взял Андрея на руки, пугаясь раны его, побежал к телеге.
Кто-то из мужиков, нарушив тишину, сказал громко, с неуместным хохотком:
— А говорили, у бар кровь голубая! А она и у них красная…
Березинские всем гуртом устремились к барину, забыв собрать шапки; свободненские торопливо и нервно закидывали косы на плечи, звали своих баб, ребятишек, подбирали сумки с брусками и припасом, уходили без оглядки. Через несколько минут истоптанная, выкошенная кое-где штанина опустела. Лишь трещали сороки на ветках и кузнечики в траве.
Вечером того же дня в Свободном мужики драли своих ребятишек. А потому как разбираться было некогда, да и терпения бы не хватило, то попало всем мало-мальски подросшим. Было ясно, что завтра нагрянет пристав и за барчука кому-то придется идти на каторгу. Особенно спрашивать не станут, скажут: отец подучил — вот и отвечай за сына. Вовек не оправдаешься! Поэтому драли нещадно, вымещали злобу и отчаяние. И парнишки, уже подлетыши, — виновные и невиновные, — корчась под ремнями и чересседельниками, копили ту злобу с детской непосредственностью и совсем взрослой памятью.