Крамола. Книга 1
Шрифт:
Через несколько минут на крыльцо дома выбежал Саша.
Монашеская длиннополая ряса никак не изменила его, хотя Андрей с щемящей тревогой ждал совсем чужого человека — так было при встрече с матерью в монастыре. Глядя на идущего через двор брата, Андрей вдруг вспомнил, что ни разу не видел его в военном мундире. Будто Саша никогда и не носил его, сразу же из гимназической формы обрядившись в рясу; словно не было в жизни ни офицерского училища, ни фронта, ни отравляющего газа… «Если судьбой ему было завещано иночество, неужели круг жизни,
Саша вбежал в конюшню. Они обнялись и долго стояли, сдерживая дыхание.
— Андрей… Уходи, — проговорил брат.. — Иди, я остановлю Нарокова. Ничего не думай, иди. И города не тронет.
— Как же, Саша? — горько спросил Андрей, — Сдашься вместо меня? Глупо… Детство…
— А я рассеку лицо! — горячо заверил брат.
— Прекрати! — оборвал Андрей. — Это ребячество! Начитался книжек! Ты же взрослый человек! Ты — офицер!
— Погоди, Андрей, — не захотел слушать его Саша. — Я все продумал. Природа не зря создала нас близнецами. Ничего случайного. Один уйдет — другой будет… В мире ничего не изменится, понимаешь?!
— Как жить потом мне — подумал? — взъярился Андрей. — На моей совести Оля!.. Я вас двоих не выдержу!
— Я на твоей совести не буду! — заявил брат. — У меня своя дорога… Своя! Или я не имеют на это права? Не волен?
— Волен, — согласился Андрей. — Но я за свое — сам отвечу. Жертвы не принимаю, прости.
— При чем здесь ты? — изумился Саша. — Нароков идет карать город!
— Все равно — дай слово. Мы уже менялись судьбами.
— Не понимаешь… — простонал Саша. — Судьбами поменяться нельзя! Господи, как все перепутано в этом мире! Судьба — она как свобода, Андрей. Ее нельзя ни дать, ни взять. И отобрать нельзя…
— Дай слово! — перебил Андрей. — Иначе возьму сейчас коня и поеду навстречу Нарокову!
Саша мгновение глядел в глаза. Размашисто перекрестился.
— Возьми… А жаль, что мы перестали понимать друг друга. Близнецы, а будто на разных языках говорим… Впрочем, было уже… Когда строили Вавилонскую башню.
Андрей передернул затвор винтовки.
— Мне пора, Саша.
— Куда пойдешь-то? Где искать?
— Не знаю…
Саша перекрестил его, коротко коснулся щеки своей щекой:
— Иди с богом. И не оглядывайся!
Андрей подбросил винтовку на плече и полез в дыру на сеновал, откуда был ход на улицу.
Саша выждал, когда стихнет шорох сена, и опустился на край изглоданной конями пустой колоды.
— Суть уреченья твоего до конца мне не открылась, — он рукавом рясы смахнул набежавшие на глаза слезы. — Зрак заслоняет сень луны… Суть уреченья твоего — принять страдания и муки за землю Русскую!..
26. В ГОД 1185..
Дышала зноем степь.
Копыта лошадей вздымали вместе с пылью тучи воронья, а из земель окрест сбегались и сбивались в стаю волки, глотая пыль, тянулись следом, ждали пира…
Устали кони, обуянные жаждой. Дружина в раскаленных
Князь Игорь с тиунами скакал напереди под хоругвью, сухие очи прорыскивали даль — за нею где‑то лежал Донец. Сторож примчался — отрок, крикнул:
— В трех поприщах — вода!
Воспряли тиуны, сдирая с лиц разводья белой соли.
— Коней горячих не поить! — велел им Игорь. — Вежи ставить! Ночь обождем…
И воля княжья в тот же миг дружину облетела.
А лошади рвались к воде, вставали на дыбы, ржали, с губ роняя пену. Дружинники повисли на поводьях, полки смешались — гудящая молва пронзила степь. Донец же, мутный и веселый от обилия воды, искрился в свете солнца и манил к себе.
И вдруг смирились кони. Замерев, они вострили уши и вздрагивали кожей, словно сгоняя гнус. А витязи, минуту улучив и на ходу снимая шеломы, пошли в Донец. Брели по грудь в воде, хватали ее жадными устами, смывали грязь и пот. И ликовали!
Тем временем над степью повисла тишина. Унялся ветер, гладь воды застыла зеркалом, умолкли птицы по кустам прибрежным. Природа затаилась, помертвела. И только люди все смеялись и кричали, восторг глушил чутье и слух, а брызги ослепляли.
Но вдруг тревожно и тоскливо заржали, лошади, сойдясь в табун, гремя мечами, притороченными к седлам, рванулись в степь — вон от воды! И вмиг остановились, окутанные пылью. Завыли волки; черной пеленой опала на землю стая воронья…
Олег пил воду из шелома. Круг солнца колебался и, ломаясь, сверкал пред взором. Отраженный, он не слепил глаза, а лишь ласкал омытое лицо. Олег залюбовался, уняв в шеломе воду. И вдруг узрел, как чернота, подобная дурной гнилой болезни, сжирает свет. Она невидимо ползет, и язвит, и гасит солнце.
— Отец, позри! — воскликнул княжич. Дрогнули руки, шелом опрокинулся, и солнце вылилось на землю.
— Позри, отец! — со страхом крикнул он, десницей в небо указуя.
Край солнца черным был, и свет уже померк. В степи рождались сумерки средь бела дня. И вместе с темнотой небесный холод опускался на земную твердь. Оцепенели кони, и люди каменели — кровь в жилах стыла…
Князь Игорь, заслонившись дланью, взирал на небо. От солнца оставался узкий серп, но вот и он исчез, накрытый мраком. И звезды проступили…
Тьма…
— Суть уреченья твоего до конца мне не открылась, — услышал шепот Ярославны князь. — Зрак заслоняет сень луны… Сень луны…
Знамение! Знак послан небом!
Князь опустился наземь, припал к ней ухом. Стучало сердце, и стук тот бился между небом и землей. Раскаты грома пронеслись, прошелестела буря, затем огонь палящий заполнил поднебесье, но, отметенный потоками воды, угас, и водопады, прогрохотав в теснине, смолкли.
И зазвенел родник, забивший из земли. Князь вновь услышал биенье сердца. И голос Ярославны, рожденный родником, достиг ушей его: