Крамола. Книга 1
Шрифт:
И все настороженно замерли и моргать перестали.
— А скажу я так, — начал каратель Нароков. — Сначала тебя, — он доказал плетью на Белоярова, — выпорют твои товарищи. А потом твоих товарищей — мои казаки. Они инородцы, русский плохо понимают и секут больно. Но можно и наоборот. Ты, — он снова указал на Белоярова, — своих товарищей, а тебя уж казачки. Ну?
Купцы запереглядывались, испуганно затоптались на месте.
— Нас пороть-то нельзя, — придав голосу степенность, сказал Белояров. — Мы купеческого сословья.
— Ничего, я и столбовых дворян порол, — заверил Нароков. — Из-за сословия не смущайтесь. Если согласны, то так тому и быть. В городе никого не трону. И список ваш выброшу.
— Несправедливо получается, батюшка. — Белояров снял шапку. — Они виноваты, а пороть нас?
— Я считаю — вы виноваты! — отрезал Нароков. — Вы допустили, чтобы большевик вами управлял!
— Он так-то не управлял, — замялся Белояров. — Он народ собрал, чтоб в город банду не пущать. Соломатин там у нас шкодил…
— Так вы еще и врете? — Нароков махнул рукой казакам. — Березин вас оборонял, а вы его оговорили! Может, он и не большевик?
— Как не большевик? Большевик, — заверил Белояров. — Узнали… Ты уж нас пожалей, не мучь. Нас и так красные эвон как мучили, а потом и Соломатин. У нас с собой пятьсот рублей золотом имеется. Дак мы тебе, батюшка, хотели преподнести.
— Золото? — удивленно засмеялся Нароков. — Вы что же, купчишки, откупиться захотели? Нет, взяток я не беру! Эй, чего вы там копаетесь? — прикрикнул он на казаков. — Быстрее!
Казаки выносили скамейки на площадь возле церкви, со всех сторон жидкими цепочками тянулся народ.
— Когда выпорют, золото к рубцам прикладывать будете, — сквозь зубы бросил Нароков. — Говорят, помогает.
И, круто развернувшись, пошел к скамейкам. Казаки подхватили купцов под руки, повели…
Нароков поманил раскосого, в большой лисьей шапке, есаула, показал на купцов:
— Этих пороть. Но золота у них не брать!.. И руби розги. Завтра в городе не нарубишь…
За спиной, перекрывая тихий говор толпы, слышалось яростное сопение сопротивлявшихся купцов. Малорослый толстоватый казак, по-утиному переваливаясь, нес охапку мерзлых черемуховых прутьев…
Нароков не любил жары в избе, а хозяева, как всегда, старались так натопить для высокого постояльца, да еще и нагреть перину на печи, чтоб, не дай бог, не замерзли княжеские косточки. Отругав денщика, он распахнул дверь настежь и, набросив на плечи шинель, встал в клубах густого пара. На повети хозяин с кем-то шушукался и часто повторял:
— Не велено. Не велено, не пущу.
Нарокову стало интересно: он не давал хозяину никаких распоряжений и еще никак не выразил своей воли.
— Что там? — спросил он громко. — Впусти!
На повети стихли, затем хозяин подал голос:
— Лицо духовного звания, вашбродь. Просится…
— Поп, что ли?
— Вроде этого, монах. То купцы, то монахи…
— Так проси! — рассердился Нароков.
На
Нароков добавил света в семилинейной лампе, пригласил вошедшего сесть. Монах снял полушубок, суконную скуфейку и, пригладив волосы, присел на лавку.
— Чем могу служить?
— Вы не можете мне служить, — инок поднял голову и посмотрел Нарокову в лицо. — Поскольку вы служите дьяволу.
— Весьма любопытное заявление, — не сразу нашелся князь и, ногой пододвинув табурет, сел напротив. — И вы пришли спасать мою душу?
— Вашу душу, князь, — если она еще есть! — спасать будете сами, — четко выговаривая слова, сказал монах. — А пришел я с другой целью — уничтожить вас!
Нароков рассмеялся и встал, словно подставляя себя под выстрел.
— Вы меня развеселили! Ей-богу!.. Должно быть, под рясой у вас спрятан револьвер?
— Нет, под рясой у меня только крест, — спокойно проговорил монах. — И вы напрасно смеетесь. Я — брат того самого Березина Андрея Николаевича.
— Вот как! — неподдельно удивился Нароков и подсел к гостю еще ближе. — Дайте-ка на нас посмотреть…
— Мы близнецы, — пояснил монах. — Вначале у меня была мысль прийти к вам и выдать себя за брата. Местные жители, кто нас помнит, подтвердили бы. Но потом я передумал и решил вас уничтожить.
— Но позвольте спросить — за что? Я исполняю свой долг, я защищаю отечество!
— Вы уверены в этом?
— Безусловно!
— Жаль, — сказал монах. — У меня все-таки была надежда… Защита отечества, князь, это защита народа. А вы несете ему горе, вы сеете страх, вы унижаете его…
— Народ унижается сам! — неожиданно для себя закричал Нароков: монах зацепил больное. — Он готов унижаться перед кем угодно, лишь бы его не тронули, лишь бы выгода была! Я презираю всякое рабство!
Он замолк, спохватившись. В избе показалось душно: прокаленная русская печь источала жар. Он сбросил шинель на лавку и приоткрыл дверь.
Откуда-то выскочил мохнатый сибирский кот и запрыгнул монаху на колени. Тот спокойно погладил его спину, почесал за ушами. Кот улегся, замурлыкал и от удовольствия стал легонько царапать коготками рясу.
— Вы совсем не знаете русского народа, — проговорил монах. — И это ваша беда. И вы ничем не отличаетесь от инородцев, которых ведете за собой. Их-то еще можно понять: они на чужой земле и все для них тут чужое, постылое. Ну а вы-то, вы? Что вы скажете своим внукам?! Ваши предки, князь, совершали подвиги во имя России, во имя отечества. А вы палачом обрядились и пошли гулять по тому самому отечеству. Вы когда-нибудь думали о себе как о палаче, князь? Вы хотите, чтобы люди не унижались, чтобы хранили честь и достоинство, но сами-то? Попробуйте посмотреть на себя как на палача!