Крамола. Книга 2
Шрифт:
Сенбернар лег на трамвайные рельсы, заплакал. Уговаривать же его некогда — колонна уж из виду пропадает. Побежала мать Мелитина за ней, а пес заметался: то догонит, то ляжет, то заскулит-заплачет, потом и вовсе куда-то спрятался. В другой раз она бы не оставила его так, позвала бы, хлебушка дала, успокоила. Тут же бежит, и в глазах темно. Сама чуть не ревет, руки дрожат, и чудится, будто где-то далеко-далеко жаворонок поет в холодном небе. Трамвайные рельсы выкатились из города и потянули в степь, на какую-то стройку. Красные трубы в лесах, красные корпуса, а рядом множество бараков и дым над крышами вьется. Колонна заключенных остановилась,
Мать Мелитина огляделась и поднырнула под проволоку. Стрелки днем плохо сторожили, заключенные, видно, на стройке работали, кроме тех, что привели, и нет никого. Заметила она, что начальник вошел в крайний барак, выждала и отправилась следом. В бараке карточки на новеньких писали, головы некогда поднять — вон сколько работы прибыло! И спросить некого. Мать Мелитина притулилась возле столба, прямо напротив начальника, однако ее словно и не видят. А жаворонок заливается над лагерем!
— Батюшка, я сыночка ищу, — сказала она, потеряв терпение. — Будь милостив, скажи, нет ли у тебя моего сына?
Начальник вытаращил глаза и грозно наморщил лоб.
— Кто такая? Па-ачему здесь?
— Сыночка ищу, соколик, сыночка! — просительно
вымолвила мать Мелитина. — Смилуйся, погляди в карточках. Березин его фамилия…
— Убирайся отсюда! — закричал начальник. — Нет тут никаких Березиных! Не лагерь, а проходной двор, честное слово!
— Как же нет-то? — изумилась мать Мелитина. — Что же тогда жаворонок поет?
— Какой жаворонок? — растерялся было тот и прислушался. Вольнонаемные писаря подняли головы от карточек, уставились на мать Мелитину и тоже будто прислушались.
— Птичка такая, — пояснила мать Мелитина. — Слышу, здесь он. А зовут Андрей Николаевич. Или Александр Николаевич.
Начальник вскочил и показал на дверь.
— Пошла отсюда! Уберите ее с территории!
— Не гони, батюшка, погляди в карточках! — взмолилась она. — Все равно не уйду, пока не узнаю. У тебя он, ты проверь!
Худенький стрелок, парнишка еще, взял мать Мелитину за локотки, подтолкнул к двери:
— Иди, баушка, иди!
А сам так смотрит, будто выманивает ее глазами. Повиновалась мать Мелитина, вышла. Стрелок же все дальше, к воротам толкает и шепчет:
— Здесь он, здесь… Я его знаю… На поселке работает, по утрам из лагеря ходит…
Мать Мелитина взяла его руку, опустилась на колени, стала целовать, прижимаясь лицом. Стрелок смутился, но руки отнять не посмел.
— Встань, баушка, — зашептал, озираясь. — Увидят люди, встань.
— Укажи, где он? — спросила мать Мелитина, не отпуская руки.
— В школе, на поселке он, — чему-то радуясь, сказал стрелок. — Детей учит… Иди к нему! Там и повидаешься, на воле.
Подвел он мать Мелитину к воротам, рассказал, как найти тот поселок, и выпустил из лагеря.
— Отцу-матери поклонись, — сказала она на прощанье.
Откуда-то вывернулся сенбернар, взвизгнул по-щенячьи весело, потянул за собой, причем в сторону поселка. Поначалу мать Мелитина
— Веди, веди, батюшка, — тяжело дыша, попросила она. — Волей твоей Господь нас ведет…
Поселок, как и лагерь, весь состоял из бараков, поставленных в ряды. На вид казался маленьким, но когда вышла мать Мелитина на центральную улицу, глянула вдоль нее — поселку конца и края нет. Кажется, вся степь бараками застроена. И вроде новые, а будто в землю вросли, до чего низкие. Вдаль посмотришь — чудится, одни крыши на земле стоят. Кругом пусто, хоть бы один человек навстречу попался, и ни скотины, ни курочки. Темные окна без занавесок, бельевые веревки пустые ветром качает — то ли не жилой поселок, то ли попрятались люди. Но вот же тропки по снегу натоптаны, там детские следы, словно птичьи крестики…
И дыма нет над шеренгами труб.
Тихо, как на старом, заброшенном кладбище. Тут и жаворонок умолк, хотя всю дорогу позванивал в морозном небе.
Остановилась мать Мелитина, огляделась беспомощно — куда идти? Однако сенбернар схватил за подол, дернул сердито, потащил вперед.
— Здесь ведь и людей нет, батюшка, — пожаловалась она. — Куда же ведешь меня, Господи?
И случилось неожиданное. Сенбернар отскочил на трамвайные рельсы и залаял. Густой, гортанный голос его откликнулся эхом, стряхнул оцепенение, и откуда-то с параллельной улицы послышался курлыкающий гомон. А через мгновение на трамвайные пути высыпали дети. Орава рассыпалась, растеклась вдоль бараков, и мать Мелитина не успела даже рассмотреть лиц. Перед глазами мелькали совершенно одинаковые спины в великоватых телогрейках, суконные шапчонки на оттопыренных ушах да пимишки с завернутыми голенищами. Дети были похожими друг на друга, как и бараки, как темные окна и трубы на крышах.
Сенбернар же, овладев голосом, трубил теперь на весь поселок, задрав морду в небо.
Она увидела Андрея в устье переулка, откуда только что выбежали ребятишки. Он шел медленно, засунув руки в карманы, смотрел по сторонам и улыбался. Почему-то он показался матери нескладным, неказистым, словно болезненный подросток: детская суконная шапка едва прикрывала затылок, рукава телогрейки были по локоть, однако шрам на бритом лице разглаживался и скрадывался в морщинах улыбки.
Андрей остановился возле трамвайного пути, поглядел в обе стороны и увидел сенбернара. В тот же миг пес сорвался с места, в несколько прыжков достиг Андрея и прыгнул к нему на грудь. Андрей пошатнулся, сдерживая равновесие, засмеялся и обнял собачью голову.
— Сашенька! — окликнула мать Мелитина.
Андрей встрепенулся, пошел навстречу. За спиной матери Мелитины послышался низкий, дребезжащий грохот.
— Маменька…
Спаренный трамвай остановился рядом с ними, распахнулись двери, но в первые секунды никто не выходил. В переполненном чреве трамвая было так тесно, что на площадках образовались плотные пробки и требовалось выбить из них хотя бы по одному человеку, как выбивают клинья из сапожных колодок.
— Вот я тебя и нашла, — сказала мать Мелитина.