Крапленая
Шрифт:
– Ну а поточнее адрес узнать можешь?
– Попробую спросить у Верочки – бухгалтерши. Она уж точно знать должна. Придумаю что-нибудь и спрошу.
– Нет, - отрезала Катя. – Не надо у Верочки. – Она не хотела подставлять его.
– Ну тогда...О! Придумал! Зайду завтра в обеденный перерыв на фирму, когда там кроме секретарши никого не бывает. Скажу, что кое-что забыл из своих бумаг, и загляну в список сотрудников.
– Вот это другое дело. Когда тебе позвонить?
– А завтра вечерком и позвони.
– Договорились.
Миша не подвел. И к
До Новых Мытищ Катя добралась по Ярославскому шоссе на своей «Ауди», припарковала машину у станции и, нахлобучив на голову панаму, пересела в местный автобус, чтобы не привлекать к себе внимание любопытных дорогой иномаркой. Пассажиры подсказали ей на какой остановке сойти.
Район этот, еще не так давно считавшийся глубоким пригородом, уже полным ходом заглатывался Москвой, неотвратимо наступавшей с запада и обложившей его высокими, многоквартирными домами. Но кое-где сохранялись еще и типично деревенские улицы. Одной из таких оказалась и та, на которой жили Трошины.
Погода была превосходная, какой ей и положено быть в конце июля. Припекало. Легкие облака лебедями плыли по небу. На пустырях скромно заявляли о себе полевые цветы – колокольчики, тысячелистник, чистотел, ромашки, прятала от солнца свои бархатные ладошки мать-мачеха. Бессменными стражами высилась вдоль сараев кусачая крапива. На одном из пустырей трава была скошена и собрана в стог до полного высыхания. «Отлично, - отметила про себя Катя. – Это место надо запомнить.»
В воздухе столбиками толклась мошкара. Надоедливо жужжали мухи. Время от времени проносились, как бомбовозы, тяжелые, перламутрово-синие жуки. Комарье так и норовило облепить свеженькую, не искусанную еще горожанку, вонзить в нее свои алчные хоботки.
Во дворах, перекликаясь, брехали собаки, драли лужоные глотки петухи. С почерневшего от дождей забора гроздями свешивались шишечки хмеля. В садах дозревали яблоки, сливы, груши, бордовыми капельками маняще темнели вишни. Воздух был напоен ароматом флоксов, левкоев, жасмина – ухоженной и обласканной цветочной элиты, скрывавшейся за заборами. Катя не могла припомнить, когда в последний раз позволяла себе прогуляться среди природы. Да она ведь и сейчас не гуляла. А так захотелось вдруг все послать ко всем чертям и просто БЫТЬ, просто радоваться жизни, синему небу, солнцу и цветам.
«А ну-ка соберись!– прикрикнула она на себя.– Нашла время разнюниваться.»
«Собраться» ей помогли братья по разуму. На деревянной лавке перед запу-щенной убогой хибарой три мужика с опухшими с перепоя физиономиями, о чем-то споря, громко матерились. Заметив незнакомку, все трое осоловело уставились на нее.
– Эй, красотка! – крикнул один. – Ты кто будешь? Местная аль из дачников? Что-то мы тебя тут прежде не видали.
«Красотка» это
– Брезгуешь, да? Не компания мы тебе?
Разом преображаясь, Катя подбоченилась и храбро уставилась на приставав-ших.
– Чего распетушились, мужики? Что, выпить хочется, а не на что?
– Ты смотри, как в точку попала! – хлопнул себя по ляжке третий.– Молодая, а смекалистая.
– Сколько у вас тут пузырь стоит в вашем сельмаге?
– Да какие там сельмаги, - заскулил пристававший. – Понатыкали кругом частные лавочки. В них навалом всякого заграничного дерьма. Дерут втридорога, а нашей, родненькой, «Столичной», днем с огнем не сыщешь.
– Ну, меня ваши проблемы как-то не очень волнуют. Вот вам на бутылку. Выпьете за мое здоровье, коль не забудете. – Катя достала из сумочки деньги и сунула в руку тому, что был к ней ближе.
– Вот это другой коленкор, - обрадовался алкаш. – Видали, братва, какую золотую рыбку я вам подцепил! Иди, милая, с Богом. Тебя тут ни одна собака теперь не тронет. А коль заденет кто, скажи: «Будешь иметь дело с Серёгой». Враз отвалятся.
– Договорились... братва. – Неожиданно она с силой шлепнула Серёгу по лбу.
– Т...ты чего дерешься? – опешил тот. – Сдурела что ли?
– Да не дерусь я. Комара пожалела. А то напился б твоей кровушки и окосел. – И, помахав им ручкой, Катя продолжила свой путь.
Свернув направо, она оказалась на нужной ей улице, а вскоре отыскала и дом. Сфотографировав его издали, Катя медленно пошла вдоль забора беспечной, гуляющей походкой. Забор был редкий и шаткий. Калитка держалась изнутри на деревянной вертушке, которую одинаково легко можно открыть с обеих сторон. Никто не облаял ее, не отогнал от калитки. Значит, собаку Трошины не держат.
Большой, добротный дом, стоявший посреди двора, был сложен из квадрат-ных бревен. Окошки украшены резными наличниками и ставнями, выкрашенными белой масляной краской. Кровельное железо на высоко задранном коньке крыши ослепительно блестело на солнце. Над крылечком двускатный резной козырек с деревянной белой «оборочкой». А метрах в двух от дома, почти вплотную к забору, притулилась «лачужка-сараюшка» под односкатной, крытой толем крышей, сколоченная из нетесаных досок, с одним-единственным подслеповатым оконцем. Впрочем, может было и второе, с противоположной, не видимой с улицы стороны.
Двор был вытоптанный, почти голый. Козлы, топор, воткнутый в обрубок бревна, штабелями сложенные дрова под стенкой – зимние заготовки для печки. Скворечник на старой березе, скворечник побольше под березой – дворовый нужник, и несколько фруктовых деревьев. Вот и все «медвежье хозяйство».
«Будем считать, знакомство состоялось, - удовлетворенно кивнула Катя. Она медленно прошлась до конца забора и повернула обратно.
– Странно только, что никого нет. Лето, как ни как. Вон, в других дворах полно народу – женщины, дети, старики.»