Краса непутёвая
Шрифт:
– Ничего такого не произошло, – стал спорить с ней Фёдор. – Она только тебя, мама, холодной водой облила. Вот и всё.
– Ты бы, хоть для приличия, пошёл бы и заступился за мать. Вон, какой здоровяк! А людям слова лишнего сказать боишься.
– А чего мне им говорить? Ты уже всё сказала. Её оштрафовали и предупредили.
– Ты, Фёдор, оказывается, ещё и грубиян, каких свет не видывал. Ты не в отца-покойничка и не в братьев своих. Ничем в жизни не интересуешься. Извини, но ты какая-то размазня!
– Мама!
С недовольным видом Анастасия Климовна села в кресло и, как бы, безутешно заплакала. Федя
Но иногда сын выражал яркий и активный протест, давая понять, что он тоже… человек, который уже очень скоро станет совершеннолетним. И тогда…
– Что «мама»? – Всхлипывая, произнесла Анастасия Климовна. – Если не хочешь изучать дополнительную литературу, то пошёл бы на улицу… с ребятами бы потусовался. Какому-нибудь бичу лицо бы набил, и то бы я, в тайне, за тебя гордилось. Конечно, не педагогично. Но я бы гордилась.
– Мне не понятно, что ты такое говоришь? Не понимаю.
– Ты никогда не понимал собственную мать,– она внезапно перестала плакать.– А должен понимать. Я тебе никогда не желала зла.
Он встал со стула и пошёл в горницу. Стал одеваться. Не торопливо, не спеша. Натянул на ноги зимние ботинки, как попало, напялил на себя полушубок, шапку нахлобучил на голову и доложил:
– Я пошёл к Борьке. Он мне на флэшки кое-какие фильмы скачал.
– Иди к своему Борьке! Он такой же тюня-матюня, как и ты! Два сапога – пара. И оба по этой смазливой бандитке сохните, по вашей пригожей Ирке. Да из неё никогда жена не получится. У неё родители беспредельно безумными были. А яблоко от яблони не далеко падает.
Сын с упрёком посмотрел на мать, но ничего не сказал, не стал с ней спорить. Вышел за дверь, тихо прикрыв её за собой.
Дед с внучкой сидели за столом, обнявшись. Ирина была в слезах, да и Архип Филиппович угрюм. На какое-то время он легонько отстранил от себя её руку и выпил стаканчик самогона, закусив спиртное колбасой. Поведал Прозоров ей, в общем-то, обычную историю, похожую на тысячу других. Всё, что он рассказал, могло бы показаться Ирине очень простой и незатейливой сказкой, если бы всё то, о чём говорил дед, ни коим образом не касалось Ирины и её покойной матери.
А всё и, на самом деле, случилось просто. Лет семнадцать-восемнадцать тому назад приехал на короткое время поработать сюда, в Потайпо, один геолог с высшим образованием. Не старый, но уже ему тогда хорошо за тридцать лет было. Случилось так, что пути его и покойной Марии Прозоровой пересеклись. Встретились они, и встречи у них были жаркими и долгими. Мария только его и обхаживала. Любила, такое всем понятно было. Но потом что-то у них не заладилось. Поссорились, может быть.
Мать Ирины горда была. Забеременела от пришлого человека и ничего ему о сложившейся ситуации даже не сообщила. Может, сама толком и не поняла, что между ними произошло. Любовь или баловство одно: пылкая и активная дружба организмами. Этот парень-мужик, по натуре добрый и не урод, даже и не ведал, что всё
Когда приезжий геолог, который несколько лет в Потайпо отирался, всё же, уехал отсюда, во многом и по причине своей несчастной любви, то Мария почти сразу же вышла замуж за красавца… молдаванина Татану. Охотником он считался хорошим и тогда ещё не глотал водку, как пеликан. Принимал её вовнутрь только по большим праздникам, в пределах разумного и допустимого.
Любил очень Марию, чего и не скрывал от неё и окружающих. По причине этой многие грехи ей смог, что называется, списать. Но их совместная жизнь заладилась только поначалу. Потом всё пошло наперекосяк.
– Вот такие-то дела, Ирочка, – как бы, подвёл итог сказанному Прозоров.– Ты уже взрослая и должна знать всё.
– Мне больно и страшно оттого, что я, получается, не родная дочь моему отцу Тарасу Ивановичу Татану. Значит, люди всё говорили правильно. И это – никакие не сплетни.
– А какая тебе-то разница, дурочка? Скорей всего, и твоего настоящего батяни в живых-то уже давно нет. А если ещё он на белом свете, то о твоём существовании и не ведает. Да и где он, никто не знает.
Ирина вытирала платком бегущие по щекам слёзы. Такая новость не очень-то её и радовала.
– Так мой отец, настоящий, – она вытерла слёзы на щеках прямо передником,– который вырастил меня, знал, что я не его дочь?
– Ясно, что знал. Ведь он женился на Марии, когда та была уже на четвёртом месяце беременности.
– Он настоящий человек и… мой отец. И никто другой! Но почему тогда такой вот… стала моя мама?
– Не могла она забыть залётного геолога. Он тоже не забыл. Ведь долго ей письма писал. Мария ему ни на одно послание не ответила.
Да, так ведь все и происходило. А подруги Марии, по её просьбе, конечно, большой грех совершили. Однажды написали этому человеку, что Мария умерла. То ли от простуды, то ли ещё от чего… Решила она таким вот странным и весьма жестоким образом разрубить все узлы. Если сразу, получается, не полюбил он её, то такому… красавчику и, как говорится, от ворот поворот. Кроме того, она и замужем уже за Татану находилась.
Но не любила она Тараса… Потому и пошла в загулы. А потом и он вслед за ней. Туда же… сначала в весёлую жизнь, а потом и в могилу.
– Страшны истории твои, дедушка,– Ирина облокотилась на спинку стула.– Почему же мы такие несчастливые?
– Ты заладила всё одно – «несчастливые» да «непутёвые». Потому видно, что так Богом дано. С одной стороны, а с другой – и самому надо думать, что и как делать, чтобы человеком остаться. Вот и получается, что одна такая маленькая закавыка в существовании твоей матери Марии не шибко приглядно смотрится. Пьянство и распутство.
– И ты туда же, вредный старик! Как флюгер. Куда ветер дует, туда и ту поворачиваешься.
– Никакой я не флюгер, и таковым мне уже не стать. Но надобно вещи и события своими именами называть. Мария всю жизнь свою собственную, да и другим людям, изрядно подпортила. Иные, как бы, не напрямую, но во многом по этой причине на тот свет раньше времени ушли. А мамка была у тебя красивая и гордая. Но ты гораздо краше её. И такое обстоятельство не очень даже меня радует. Не здорово получается.