Красавица и Холостяк
Шрифт:
Покачав головой, она развернулась. И исчезла.
Он остался один.
***
— И сказал Бог, да будет свет, — провозгласил Эйдан, распахивая дверь в кабинет Лукаса. Он широко раскинул руки, но, когда комната осталась все такой же темной, за исключением неяркой лампы на столе, друг пожал плечами: — Похоже, это работает только у Бога.
— Что ты здесь делаешь? — проскрипел Лукас, наливая себе еще один бокал. Третий, четвертый, пятый за это утро? Сегодня он поздно встал.
— Пришел порадоваться вместе с тобой, разумеется, — протянул Эйдан. — Каково это, когда ты, наконец, получаешь
Празднично? Он ничего не чувствовал. Триумф, печаль, гнев, счастье. Благодаря безумному объему бурбона, выпитого им за три дня с ухода Сидней, он не чувствовал ничего кроме жжения и онемения от алкоголя.
Но даже спиртное не мог стереть образ ее опустошенного, обвиняющего лица, прежде чем она исчезла. И не имело значения, что это не он сдал ее отца; вина все равно впивалась в него своими острыми как бритвы, хищными зубами.
— Ты придурок, — Эйдан хлопнул руками по столу, заставляя бурбон плескаться в бокале.
— Ты следует быть более конкретным, — посоветовал Лукас, поднимая бокал.
— Ладно, что насчет того, что ты профукал лучшую вещь, когда-либо с тобой случившуюся? Есть такая.
Лукас вздохнул, сделал глоток и откинул голову на спинку кресла.
— Она ушла от меня.
— Что ей и следовало сделать, — прорычал Эйдан. Потом, со вздохом упав в кресло для посетителей, он ущипнул себя за переносицу. В пьяном ступоре Лукас рассказал другу, что случилось в день, когда он, вернувшись домой, обнаружил там Тайлера с Сидней. О ссоре. Об обвинениях. — Ты был просто первоклассным подонком, обвинив ее в измене без каких-либо доказательств. Если и есть женщина, более верная, жертвующая и добрая, чем Сидней, ее надо причислить к лику святых. Она идеально тебе подходила. Если бы ты подпустил ее. Люк, — Эйдан наклонился вперед, ожидая, пока Лукас встретится с ним взглядом, — она любит тебя. Даже слепой мог бы это заметить. А у меня, черт побери, единички на обоих глазах.
Лукас пытался, но не мог заслониться от картинок, бомбардирующих его как пули из пневматического пистолета. Боль в ее глазах. Тихая мольба. Гнев. Любовь? Он потер лоб ребром ладони. Если бы в ней была, хоть капля любви к нему, он бы покончил со своей всепоглощающей жаждой мести.
Ведь она действительно поглотила.
Его детство. Его мировоззрение. Его честность.
Его брак.
Женщину, которую он любил.
Он поставил стакан, издавший громкий звук, на стол и потер ладонями свое лицо, царапаясь об отросшую щетину.
Так это были семена любви, посаженные, когда она поцеловала его шрам, выслушала его ужасную историю и приняла ее, так свободно и не протестуя, отдала ему свое тело — то, что пугало его до чертиков.
Сукин сын. Как он мог быть таким дураком?
Одержимый своей местью, он лгал ей, предал ее. Страшась закончить как отец — слабым и разбитым любовью — он оттолкнул ее, отказался от нее. Ослепленный собственной виной и скорбью, он сорвался, ища, кого бы обвинить, а в процессе разрушил ее доверие.
И все это время он упускал одну важную, кричащую, очевидную истину.
Он и Сидней не были его родителями.
И он не хотел проводить еще один день без нее.
Он поднялся со стула и обогнул стол, его мозг кипел.
— Самое время, — просиял Эйдан, тоже поднимаясь из своего кресла. — Что ты будешь делать?
— Искать свою жену.
— С возвращением, Люк! — Эйдан хлопнул его по плечу. — Но могу я дать один совет?
— Что еще? — Лукас прошел мимо него, устремляясь к двери.
— Сначала помойся.
Глава 21
Сидней поднялась по ступенькам родительского дома в Бикон-Хилл, пригнув голову, как можно ниже, продираясь через толпу репортеров, занимавшую тротуар и часть улицы. Прошло около недели с тех пор, как появились новости о махинациях ее отца, и помешательство прессы не уменьшилось ни на йоту.
— Сидней, вы знали, что отец ворует у собственной компании?
— Сидней, сюда! Посмотрите сюда!
— Сидней, это правда, что Лукас Оливер ушел от вас, как только узнал о вашем отце?
Ей чертовски не нравилось, что журналисты обращаются с ее именем так фамильярно. Как будто они были друзьями. Как будто у них было право на ее ответы и чувства. Особенно о ее семье. И ее муже. Муже, которого она не видела пять дней, два часа и сколько-то минут. Она могла игнорировать репортеров, но не могла избавиться от пустой дыры, разверзнувшейся в ней с того дня.
Господи, только бы не попасть в очередную засаду.
Родители знали, что она покинула дом Лукаса — как, видимо, знала и пресса. Ее передернуло от неприязни, что ее личные отношения и боль были преданы освещению в национальных новостях и светских колонках. Если для этого требовалось еще раз прийти в гнездо Блэйков для еще одного раунда «Операции Тайлер», то это будет короткий визит. Да, Лукас ранил ее своим неверием и обвинениями насчет Тайлера, а также своим недоверием и двуличием касательно ее отца. И да, она жила у Иоланды, поскольку директор молодежного центра добровольно предложила ей свою гостевую комнату, когда все поняла.
Но была одна вещь, которую она не могла пересмотреть или решить: она любила Лукаса. Всеми фибрами своего существа, каждой частичкой души. Она любила его. И с тех пор, как он появился в ее жизни, она стала сильнее, увереннее в себе. Уверенной в своей значимости и ценности. Никто никогда за него не сражался. Ни его мать. Ни его отец. А она бы сражалась — охотно и гордо стала бы его чемпионом — если бы он позволил ей. Если бы он доверял ей, если бы он был честен.
Она любила Лукаса — Боже, она любила его. Но она не стала бы обрекать себя на такой же брак, который она видела, пока росла. Она заслуживала намного больше, чем это. Он заслуживал большего.