Красавица

Мак-Кинли Робин

— Ты… ты прижалась ко мне, — продолжал он с отчаянием и мольбой.

Я не слушала. Внутри что-то оборвалось. Заткнув уши, кубарем скатившись с лежанки, я помчалась прочь. Он отскочил с дороги, словно спасаясь от летящего пушечного ядра или одержимой, и я пронеслась через открывшуюся передо мной дверь. За ней оказался большой привратный зал. Значит, Чудище перенесло меня из трапезной в огромную гостиную. Подобрав юбки, я опрометью понеслась наверх, словно сам Харон, оставив свою ладью, гнался за мной по пятам.

И снова я всю ночь металась и ворочалась, раскидывая подушки и

сбивая простыни. В недолгих обрывочных снах я видела надменного красавца-юношу с того портрета у библиотеки. Он все время смотрел сквозь меня, будто насмехаясь, но в последний раз вдруг предстал постаревшим, с сединой в волосах, с морщинами на мудром и понимающем лице. Он взглянул печально, однако не произнес ни слова. Я поднялась до зари, когда чуть посветлел темный прямоугольник окна и на стекле проступили контуры решетки. Закутавшись в яркий малиново-лазурный стеганый халат, который, впрочем, не развеял моего хмурого настроения, я села на подоконник смотреть, как занимается рассвет. Подушки и простыни, пользуясь тем, что я отвернулась, незаметно приводили себя в порядок. Мне стало одиноко. Заботливый ветерок исчез вчера, подоткнув одеяло, и пока не появлялся, чтобы составить мне компанию в этих предутренних бдениях. Раньше, когда у меня случалась бессонная ночь, ветерок суетился вокруг, пытаясь, если я все-таки выбиралась из постели, напоить меня теплым молоком с медом и укутать ноги пледом.

Однако сумбура в мыслях я не чувствовала, несмотря на две бессонные ночи и пережитое потрясение. Напротив, подобной ясности и четкости мысли я никогда прежде за собой не замечала. «Не ясность это, а пустоголовость», — одернула я сама себя. Однако нет худа без добра: тоска по дому, кажется, отпустила, по крайней мере на время. Впрочем, я, возможно, ошибаюсь. Просто она притупилась от изнеможения. Изнеможения? От пережитого ужаса. Ужаса? В чем, собственно, ужас? Что такого страшного случилось?

Я избегала дотрагиваться до него и старалась не допускать прикосновений. Сперва я сторонилась от страха, а потом, когда страх пропал, — просто по привычке. По привычке, подкрепленной чем-то другим, неосознанным. Самое очевидное объяснение: «Он ведь Чудище» — вовсе ничего не объясняло. Я погрузилась в размышления, однако проку из них не вышло, разве что теперь я примерно представляла ощущения Персефоны, отведавшей гранатовых зерен и охваченной внезапной симпатией к суровому владыке Подземного царства.

По мере того как светало за окном, мысли мои прояснялись все больше. Серые сумерки сменились розовой дымкой, которая, заалев, подернулась золотом. На небе не было ни облачка, лишь одна звезда сияла, как надежда на дне шкатулки Пандоры. Я приоткрыла оконную створку — легкий ветерок взъерошил мне волосы и пощекотал, возвращая хорошее настроение.

И тогда я услышала голоса, только на этот раз они сопровождались шелестом жестких атласных юбок. Я удивленно обернулась, недеясь увидеть их обладателей воочию.

— Ах, боже, боже, — запричитал печальный голос. — Только посмотри на ее постель. Наверное, всю ночь глаз не сомкнула. Ну-ка, что это такое? — посуровел голос. — Немедленно соберись! — Постель начала заправляться, а полог тревожно задрожал.

— Ты

с ними помягче, — посоветовал здравомыслящий голос. — Им тоже ночью несладко пришлось.

— Не им одним, — пожаловался первый голос. — Да-да. Ох, ты только взгляни — сидит у открытого окна, с голой шеей, в одной тоненькой сорочке! Заболеет и умрет! — (Я виновато запахнула халат поплотнее.) — А волосы? Боже милостивый! Она что, пол ими подметала?

Это были те же самые голоса, которые я слышала несколько раз в полусне, так и не поняв, наяву или нет. Мои невидимые горничные, мой заботливый ветерок, обычные человеческие голоса в замке, насквозь пропитанном колдовством. Они захлопотали, добывая из воздуха кувшины с горячей водой, наливая умывальник, складывая рядом полотенца. Накрыли завтрак — «рановато еще, но пусть подкрепится, может, повеселеет». Они не умолкали ни на секунду, обсуждая меня («Бледненькая какая, осунулась! Нет уж, сегодня ночью она выспится, мы проследим»), предстоящий день, мой гардероб, и как тяжело заставить поваров готовить как следует, и полотеров как следует натирать полы, и так далее, и тому подобное.

Я изумленно слушала. Сперва мне почудилось, что я еще сплю и все это сон — а прохладный утренний ветерок не в счет (отсюда и необычная ясность мысли, ведь во сне я вольна видеть себя, какой мне вздумается).

Однако и после того, как встало солнце, а я умылась и позавтракала, голоса не исчезли. Звон посуды, из которой я ела, уверил меня окончательно: я не сплю. Что-то произошло со мной в этом замке, в котором может произойти что угодно. Интересно, какие еще доселе незримые чудеса мне откроются?

Я чуть не призналась своим горничным, что слышу их, но вовремя прикусила язык. Может быть, если я продолжу притворяться глухой, то выясню, о чем таком невозможном они говорили в прошлый раз и что значит «на то и был расчет».

После завтрака, переодевшись с помощью горничных в платье для прогулки, — показалось или я действительно уловила краем глаза какое-то мерцание, когда ветерок сновал вокруг? — я сказала вслух:

— Мне вас не хватало сегодня ночью.

— Ох как нехорошо получилось! Мы ей были нужны, я так и знала, мы ведь всегда прежде были рядом. Но разве могли мы его оставить? Я его в таком бешенстве не видела уже… ох, да и не упомнишь, сколько лет. Всегда боюсь, как бы он с собой чего дурного не сотворил в сердцах — ей-то, конечно, ничего не грозит, — но мы ведь в таких случаях от него не отходим, мало ли что, помочь не поможем, так хоть отвлечем, все лучше, чем ничего.

— Ему тяжко приходится. Куда тяжелее, чем нам.

— Еще бы! — горячо согласился голос. — Мы-то, можно сказать, добровольно, а невидимость не беда, можно привыкнуть, сама понимаешь.

— Понимаю, — сухо заметил второй голос.

— Повезло колдуну, что он убрался отсюда, как только завершил свое черное дело. Иначе ему несдобровать. Всегда вспоминаю, как выдастся ночь вроде вчерашней. Хотя и не возьму в толк, почему нельзя было прикончить этого изверга, этого нелюдя!

— Будет тебе, Лидия. Причитаниями горю не поможешь. Да и хозяин бы рассердился, если б слышал. Если он держится, значит и нам надо.