Красавица
Шрифт:
Каждый вечер, перед тем как подняться к себе после ужина, я слышала неизменный вопрос Чудища: «Красавица, ты выйдешь за меня замуж?» И каждый вечер, скрепя сердце, закрыв глаза и отбросив все мысли, я отвечала: «Нет, Чудище».
Проливные осенние дожди давали знать о себе даже здесь, на заколдованных землях. Однажды в октябре небо весь день хмурилось, и вечером я никак не могла заснуть, а мрачные свинцовые тучи нависали все ниже и ниже над высокими башнями замка. Наконец далеко за полночь по стеклам забарабанили первые капли, но заснуть мне все равно удалось лишь
Они завтракали — я отчетливо ощутила запах густой овсянки, которую Грейс раскладывала по мискам. За кухонным столом велись одновременно два разговора: отец с Жервеном добродушно спорили о том, как распиливать половицы, а Хоуп рассказывала Грейс, что Мелинде удалось отыскать в своих запасах зеленые нитки как раз под тот зеленый хлопок, из которого она хотела шить платье. Хоуп между делом нарезала хлеб, Грейс расставила наполненные миски, а отец передал тарелку с жареной ветчиной. Близнецы уже вовсю орудовали ложками — Ричард, держа ложку вверх ногами, с веселым хлюпаньем размазывал по дну миски кусок хлеба. Мерси старательно помогала, пока не вмешалась мама и не остановила ее, заодно перевернув ложку в руке сына.
— Я рада, что похолодало, — поделилась Грейс. — Так утомительно стоять у плиты в летнюю жару.
— Да, и я люблю осень, — поддержала Хоуп. — Особенно когда страда уже позади и все наконец-то впервые после весеннего сева переводят дух. Но какой ливень вчера ночью был, слышали? А сегодня опять ясно, распогодилось.
— Удивительно, как это нашим розам все нипочем. Даже в самый сильный ветер ни лепестка ни уронят, — пробормотала Грейс, и они с сестрой оглянулись на стоявшую посреди стола вазу с дюжиной золотистых, красных и белых роз.
— И как они аккуратно оплетают окна, — подивилась Хоуп. — Мы ведь их не подрезаем?
Грейс помотала головой.
— Что мы там не подрезаем? — встрепенулся Жервен.
— Розы. Красавицыны розы, — пояснила Грейс. — Их не надо подрезать. И самые свирепые бури, после которых по всей округе цветники лежат вповалку, им не страшны.
— А срезанные они стоят ровно месяц, свежие, словно только что с куста, а потом умирают в одночасье, — заметила Хоуп.
Жер с улыбкой пожал плечами:
— Это добрый знак, вам не кажется? Свежие, красивые цветы. Как знать, может, они и зиму перезимуют в цвету? Весь городок будет судачить.
— Думаю, они будут цвести всегда, и в жару, и в стужу, — сказал отец.
— Она снова приходила к вам во сне? — догадался Жер.
— Да. — Отец помолчал. — Скакала на Доброхоте к замку. В длинном голубом платье, а за спиной развевался плащ. Она помахала рукой кому-то невидимому. Выглядела счастливой. — Он качнул головой. — Она мне часто снится, вы же знаете. Но я только недавно заметил — совсем недавно, — что она изменилась. Меняется. Сперва я решил, что сам ее забываю, и огорчился, но потом понял — нет, она и впрямь становится другой. Сны все такие же яркие, а Красавица выглядит иной.
— В чем? — спросила Грейс.
— Не
— Мне кажется, можно, — решила Хоуп. — Вполне можно. Они как розы — посланы в утешение.
— И мне хотелось бы так думать, — ответил с улыбкой отец.
— А когда Красавица придет домой? — раздался вдруг чистый, звонкий голосок Мерси.
От ее слов, будто от камня, брошенного в пруд, сквозь который я во сне смотрела на родных, пошли круги, и я успела заметить лишь изумление и легкий испуг на лицах, прежде чем сон слетел окончательно. Первое, что я подумала, проснувшись: «Вчера я надевала голубое платье на прогулку и махала рукой Чудищу на обратном пути к замку».
За окном бледнела ясная заря. За ночь распогодилось, я не увидела ни облачка на чистом голубом небе. Не выспавшись, я долго клевала носом над чашкой с чаем, а потом медленно спустилась по лестнице и вышла в сад.
— Доброе утро, Красавица! — раздался голос Чудища.
— Доброе утро, — зевнув, ответила я. — Прости. Из-за бури почти всю ночь не спала. А потом еще этот сон под конец… — ляпнула я, не подумав спросонья, и снова зевнула.
— Какой сон?
— Да нет, нет, ничего особенного, — замялась я.
Мы как раз подошли к конюшне, и я стала выводить Доброхота. Он перешагнул через порог, навострил уши при виде Чудища и отправился искать траву посвежее. Лужайки еще не просохли после ночного ливня. Ногам в башмаках было сухо, однако подол юбки скоро промок насквозь.
— Тебе приснились родные? — прервал мой спутник затянувшееся молчание.
Я уже открыла рот, чтобы его разубедить, но передумала и кивнула, опустив глаза и качнув носком ботинка подвернувшуюся маргаритку. Та рассыпала веером дождевые капли, которые заблестели радужным нимбом.
— Тебе обязательно читать мои мысли?
— Я не читаю, — отозвалось Чудище. — У тебя все на лице написано.
— Они часто мне снятся. Но в этот раз было по-другому. Я как будто перенеслась к ним туда, в кухню, только оставаясь невидимой. Я различала все сучки на столешнице — не по памяти, а глазами. У Жера большой палец был забинтован. У отца знакомая рубашка, но с новой латкой на плече. Я все видела.
— И слышала? — кивнуло Чудище.
— Да… Они говорили обо мне. И о розах. Отец сказал, что я ему приснилась скачущей к замку в голубом платье и вид у меня был счастливый. Он пожалел, что не знает, можно ли верить этим снам, а Хоуп его обнадежила, сказав, что наверняка можно и что розы и сны посланы нам в утешение.
— Она права.
— Откуда ты знаешь?
— Это ведь мои розы. И сны — тоже моя работа.
Я вытаращила глаза.
— Отец видит тебя во сне каждую ночь, а наутро пересказывает остальным. Их это утешает, по-моему. Я стараюсь, чтобы меня там не было видно.
— Откуда тебе известно? Ты можешь за ними подглядывать? — не сводя глаз с Чудища, спросила я.
Он отвел взгляд:
— Могу.
— А мне позволишь?
— Если ты так хочешь, я покажу, — печально глядя на меня, ответил он.