Красавица

Мак-Кинли Робин

— Знаю, Бесси, знаю, не права. Но иногда это просто выше моих сил. — В голосе послышались слезы. — Ничего не получится, ничего.

— Ты, конечно, делай как знаешь, — отрывисто возразил второй голос, — но я не сдамся. И он тоже.

— То-то и оно, — вздохнул первый голос, так горестно, словно в упорстве как раз и заключалась вся беда.

В ответ раздался едва уловимый надтреснутый смешок.

— Она хорошая девочка, смышленая. Дойдет до всего своим умом рано или поздно.

— Скорее поздно, чем рано, — угрюмо буркнула Лидия.

— Так

и хорошо — достаточно времени во всем разобраться. Значит, надежда есть. Да и девочка куда сильнее, чем она сама думает, хоть ей и невдомек. Видела птиц? Прилетают, несмотря на строжайший изначальный запрет. Ни бабочек, ни птиц — строго-настрого, а они вот, щебечут.

— Да, точно, — задумчиво протянула Лидия.

— Вот и ладно, — подытожила Бесси, оставляя последнее слово за собой. — Пойдем, до обеда еще кучу дел надо переделать. — Невидимая ладонь погладила меня по голове, и ветерок, покружившись, исчез как не было.

Я ничего не понимала. Колдун? Разумеется, замок ведь самый что ни на есть заколдованный. А «он» — это, вероятно, Чудище. И он тоже заколдован. Сам ведь сказал как-то, что не всегда был таким, как сейчас. А я, выходит, «смышленая». Получается, мне надо искать подсказки, чтобы из них сложить полную картину и во всем разобраться? Господи… Я ведь ничего не смыслю ни в колдовстве, ни в чарах — в моем окружении эти познания считались малоприличными и не слишком интеллектуальными, поэтому я им внимания не уделяла. Вряд ли я должна идти этим путем. Но каким тогда? Несмотря на слепую (по-моему) веру Бесси, что в результате все образуется, я пока никак не могла связать концы с концами.

Я ухватилась за более понятную мысль: «он» был ночью в бешенстве.

От внезапного страха заныло под ложечкой и желудок болезненно сжался. Чудище злится на меня? Но ведь Лидия сказала: «Ей-то, конечно, ничего не грозит». Желудок успокоился, страх тоже, но беспокойство не ушло — мне совсем не хотелось сердить Чудище. Может, я действительно обидела его вчера вечером? Может, следует извиниться? А если он так зол, что сегодня я его вовсе не увижу? Мне тут же стало одиноко и стыдно за себя.

Взяв расписанную павлинами жестянку, я пошла к окну и, высунувшись наружу, тихонько посвистела, посыпая зерном подоконник. Бабочки и птицы под запретом, я сильнее, чем думаю, хоть мне и невдомек. Я вздохнула. Да, мне определенно невдомек.

Перед глазами замелькали крошечные легкие тени, чьи-то коготки вцепились в волосы, а на подставленную руку уселся воробей. «Эй, ну-ка слезай оттуда», — велела я, осторожно снимая с головы зяблика. Мы почирикали о том о сем — о погоде, о возможном дожде. Я попыталась подманить малиновку зерном на ладони, однако хитрая птица лишь посматривала на меня искоса. Птицы под запретом… Может, это не настоящие птицы, а морок, наведенный замком или Чудищем, чтобы исполнить мое желание? Но выглядят они настоящими и царапают своими коготками совсем по-настоящему. Подлинные они или мираж, их всегда немного. Но я и в самом деле стала все чаще слышать птичье пение во время прогулок

с Доброхотом. Неужели чары слабеют? И тогда мне не придется совершать никаких подвигов?

Просидев с птицами минут десять, я ощутила легкое беспокойство. Хотя нет, «беспокойство» — это, пожалуй, слишком сильно. Я будто пыталась уловить слабое эхо невнятного звука, который, возможно, и не раздавался вовсе. Что-то робко дергало меня за краешек сознания. Я повертела головой в поисках разгадки. Нет, это даже не звук, это какое-то будоражащее дуновение, пахнущее лесом, смолой, мхом, талой водой в ручьях, с привкусом дикости и необузданности. Птицы беспечно перепрыгивали через мои пальцы, склевывая с подоконника зерно.

— Чудище! — позвала я. — Ты здесь, я знаю. Где-то рядом. Я чувствую. Или как это назвать? — Я потрясла головой. Перед глазами мелькнуло видение, как он возникает из ниоткуда и выходит из-за угла замка. Через миг он действительно показался из-за угла и встал под моим окном. Птицы сразу же разлетелись — еще до того, как он явил себя во всей красе.

— Доброе утро, Красавица!

— Со мной что-то произошло, — пожаловалась я, словно ребенок, ищущий утешения и заботы. — Не пойму что. Какое-то странное ощущение с самого утра. Откуда я узнала, что ты рядом?

Он молчал.

— Ты ведь знаешь, в чем дело, — уверенно заявила я, прислушавшись к новообретенному шестому чувству.

— Я знаю одно: твои обострившиеся ощущения доставят мне немало хлопот.

Моя комната располагалась на втором этаже, над очень высоким первым, поэтому я смотрела на Чудище сверху вниз, упираясь взглядом в его макушку. Он ни разу не поднял на меня глаза, с тех пор как пожелал доброго утра. Проседь в волосах смотрелась немым укором — что я не проявляю должного понимания к пленнику заколдованного замка и ничем не могу помочь. Сегодня он облачился в бордовый бархат, цвета заката и роз, с кремовыми кружевами.

— Чудище, — начала я несмело. — Я хотела бы попросить прощения за вчерашнее. Я не хотела тебя обидеть. Ты пытался помочь, я знаю.

Тогда он поднял глаза, но я была слишком высоко. Даже высунувшись из окна, перегнувшись через подоконник, я не могла разобрать выражения его темного лица. Он снова потупил взгляд и долго молчал.

— Спасибо! — проговорил он наконец. — Ты могла и не извиняться, но… Спасибо.

Я высунулась еще дальше и случайно осыпала его зерном.

— Прости!

Темное лицо прорезала белозубая улыбка.

— Ты разве не пойдешь на свою утреннюю прогулку? — полюбопытствовал он, отряхивая с камзола дробленое пшено и шелуху от семечек. — Солнце уже высоко.

— Пойду, конечно. — Я отпрянула от окна и, сбежав по лестнице, со всех ног полетела через парадный двор к конюшне, выводить Доброхота.

Он вышагивал впереди, как исполинский пес, а мы с Чудищем шли следом. Когда конь, отыскав подходящую лужайку, собрался плотно позавтракать, я устроилась на низкой порфировой стенке и пристально посмотрела на Чудище. Тот отвел взгляд.