Красавицы не умирают
Шрифт:
Снисходительность и терпение Брюллова привели как раз к обратному результату. Эмилия решила, что ей и вправду попался наивный простак. Любовные отношения с родственником продолжались. Когда Брюллов убедился в этом, в доме произошла сцена, поставившая точку в этом браке.
Почему ему так страшно не везет? Все в его жизни мутно, вскользь, а многое нельзя вспомнить без приступа отвращения к себе. Где-то растет сын Алеша, которого он никогда не видел и имени его матери не помнит, потом череда мимолетных связей: то уличные девки, то дамы из общества, желающие романа с модным
С Брюлловым происходило худшее, что может случиться с человеком: он начал бояться жизни и был преисполнен неприязни к себе.
К тому же семейство Тимм повело настоящее наступление на Брюллова. Они громко сплетничали по Петербургу о жестокости художника, якобы избивавшего молодую жену, о его пристрастии к спиртному.
Скандал докатился до Зимнего дворца. Неудовольствие Николая I, не любившего в своей столице историй, переходящих границы приличий, сейчас же дало себя знать. Общество действовало как по команде. Двери для Брюллова всюду закрыты. Художник пишет послания «наверх», пытается доказать, что оклеветан. Все напрасно.
Цензор Никитенко написал — «безнравственен». Дамы, державшие в домах бюсты «великого Карла» с лавровым венком на голове, срочно убирают их в темный угол. Брюллов ощущает себя прокаженным. Те, которые некогда искали знакомства с ним, льстили, предлагали бешеные деньги за портреты жен и дочек, делают вид, что не знают его. Судачат много, ложно, грязно. Говорят, что он даже умудрялся изменять влюбленной в него Самойловой с ее же горничной. И вот наконец в Италию приходят слухи из Петербурга: Брюллов застрелился.
Нет, он не застрелился. В те страшные дни Брюллов ежедневно приходил к скульптору Клодту и, забившись на антресольный этаж, отведенный детям, рисовал нервно, быстро, рвал, опять рисовал. И маленькие Клодты видели, как часто дядя Карл ронял свою кудрявую голову на лист бумаги и беззвучно, вздрагивая всем телом, плакал: «Юлия! Где ты, моя единственная, светлая радость?»
Самойлова явилась кометой, сжегшей паутину наговоров и сплетен, разметав уныние и подавленность художника. В свои тридцать семь лет она была по-прежнему прекрасна, а когда такая женщина говорит: «Я восхищаюсь тобой как одним из величайших когда-либо существовавших гениев», — это не могло остаться без последствий. Они снова вместе. Она верит в него и заставляет поверить других.
Из Брюллова словно выпустили дурную, отравленную злобой и сплетнями кровь. Жилы наполнились новой кровью — молодой, снова загоревшейся от близости этой женщины-кометы. Брюллов не мог предать восхищения Юлии. Он взялся за кисть.
* * *
С момента первой встречи с Самойловой и до конца своей жизни Брюллов находил ее красоту идеальной. Облик графини звал его к кисти. Он был готов рисовать Юлию бесконечно, но из многочисленных изображений Самойловой до наших дней дошли лишь два больших полотна. Одно, где Самойлова изображена со своей приемной дочерью Джованной, находится в частном собрании в США, другое — в Русском
Здесь, рядом с Юлией, стоящей на ступенях миланского театра, еще одна ее воспитанница — прелестная маленькая Амалиция в греческом костюме. Между девочками было восемь лет разницы. Видимо, графиня любила детей и страдала от того, что у нее не было своих собственных.
Пришло время, когда она, как и ее «Бришка драгоценный», стала тяготиться одиночеством. Но им обоим не везло. После двухмесячного супружества до 1841 года над Брюлловым тяготел мучительный бракоразводный процесс. Не лучше были дела и у Юлии.
В том же 1841 году графиня надумала помириться с мужем. Их друзья этому способствовали. И в Славянке графская челядь уже вовсю старалась навести порядок перед приездом хозяйки и хозяина. А вышло так, что Юлия приехала на похороны. Буквально за несколько дней до встречи с ней Николай Самойлов скончался.
Юлия была, конечно, опечалена, но внимательно наблюдавший за ней великосветский Петербург не верил в это. И действительно, живая сценка, оставшаяся в памяти современника, весьма выразительно рисует не склонную к долгой грусти вдову: Самойлова сажала знакомых детей на длинный шлейф траурного платья и возила их по паркету...
Она снова вернулась в Италию, где в Милане, на живописной вилле «Джулия» близ озера Комо, возобновилась прежняя жизнь в общении с музыкантами, художниками, поэтами.
В блестящей свите Самойловой было целое созвездие талантов Италии и России: Г.Доницетти, В.Беллини, Дж.Россини, В.А.Жуковский, Ф.И.Тютчев, С.Ф.Щедрин, А.И.Тургенев. Графиня приняла близко к сердцу творческую судьбу Джузеппе Верди и способствовала успеху его первых оперных постановок на сцене «Ла Скала». Литературно-художественный салон Самойловой играл заметную роль в культурной жизни Италии. Ее отзывчивая натура стремилась поддержать людей одаренных, но придавленных нуждою. Тем самым графиня из России оставила по себе очень добрую память.
Но Юлия изменила бы себе, если бы удовольствовалась налаженной жизнью и снова не заставила бы говорить о себе итало-российскую знать.
В 1846 году сорокатрехлетняя красавица проезжала через небольшой итальянский город. У нее сломался экипаж, и, чтобы скоротать время, пока его чинят, Юлия отправилась в местный театр.
На ловца, как говорится, и зверь бежит. Здесь как раз состоялся оперный дебют никому не известного тенора. У молодого человека была романтическая внешность печального рыцаря и дивной красоты голос.
Юлия в одночасье влюбилась. Дождавшись окончания спектакля, она посадила ошеломленного героя в карету, которую очень кстати починили, и увезла его вон из города. Любовь была так безоглядна, что графиня решила стать «просто синьорой Перри» и, естественно, не замедлила воплотить это желание в жизнь.
В России рассказывали друг другу свежую новость: Самойлова «вышла вторично за границей за иностранца, что лишило ее русского подданства». Ей пришлось продать свои имения, в том числе и графскую Славянку, «имение истинно царское».