Красивая жизнь
Шрифт:
Макс посмотрел на нее с подозрительность. И затаенным страхом: что она выкинет теперь, когда вся их жизнь зависит от одного ее слова.
– Жалко, Макс, что мы поговорили только сейчас, – сказала Ира. – Жалко, что ты не позвонил раньше.
– Я не мог, – сказал он. – Так получилось.
– Жалко потому, – не слыша его, продолжала она, – что этот разговор мог бы изменить мои показания.
– Но ты же ничего не сказала? – почти крикнул Макс, и его трубка погасла.
– Да, ничего кроме правды, – сказала Ира и посмотрела
Макс резко вскочил, и отодвинутый стул с грохотом упал на пол. Макс смотрел на Иру горящими от ярости глазами, как будто хотел ее испепелиь взглядом, но после холодного взгляда женщины-удава ей теперь все было нипочем.
– Ах ты, мерзавка! – Макс не владел собой, и ему было наплевать на приличия. – Да кем ты себя возомнила? Как ты посмела?
Ира томно улыбнулась ему и сказала:
– С каждой минутой ты мне нравишься все больше и больше.
Эти слова и спокойствие Иры окончательно взбесили Макса. Он сначала побагровел, потом мертвенно побелел, и она даже испугалась за его здоровье.
– Ух, зря мы тебя приняли в свою компанию! – потрясая кулаками, закричал Макс. – Зря! А я ведь с самого начала говорил, что не наша ты!
Ира смотрела на него и не могла понять, куда девался прежний Макс – утонченный, изысканный и красивый. Перед ней кривлялся какой-то безобразный паяц – трясся от бессильной ярости, в отчаянии заламывал руки…
– Оказывается, плохие люди тоже курят трубки, скорее для себя, чем для него, сказала Ира, встала и направилась к выходу.
– Стукачка! – прошипел он ей вслед. – Ну, ничего, ты нас еще узнаешь…
«Надо же, – подумала Ира, – а ведь еще немного и я могла бы в него влюбиться… »
17
Около самого дома Ира встретила Кахобера. Он шел ей навстречу и улыбался – широко, как умел только он один. И Ира улыбнулась ему в ответ, – улыбнулась искренне и открыто, как не улыбалась уже давно.
Столько неприятных событий произошло за последнее время, что Ира совсем забыла о Кахобере. И теперь он показался ей существом из другого, лучшего мира, где люди не предают друг друга, где нет ярко– красных машин и страшного слова «колония».
– Здравствуйте, – сказала ему Ира. – С Новым годом.
И еще она хотела сказать «я люблю вас», потому что в душе у нее поселилось отчаяние, и это отчаяние давало ей право говорить любые слова. Но Кахобер вдруг перестал улыбаться, и слова любви остались невысказанными.
– Ира, я все знаю, – сказал он.
Она исподлобья взглянула на него и тут же отвела глаза.
– Вы теперь меня ненавидите?
Он молчал, может быть, секунду, а может быть, три. Но ей и эти мгновения показались длинными, как полярная ночь.
– Нет, – он снова улыбнулся, – я не могу тебя ненавидеть.
– А зря, – сказала Ира. – Потому что все вокруг меня
– Кто это – все? – Кахобер стал оглядываться по сторонам, как будто хотел увидеть этих «всех». Erop? Или Света? А может быть, Орловы.
– И они тоже, – кивнула Ира. – А откуда вы все знаете?
Кахобер хитро сощурился, и она увидела морщины, которые пролегли вокруг глаз, как лучи вокруг солнца.
– Работа у меня такая, – сказал он. – А больше ничего не скажу.
Они сели на лавку около Ириного дома. Кахобер стал что-то чертить веточкой на снегу, а она обхватила голову руками.
– Что теперь со мной будет? – Она спросила это так, как будто в нем одном было ее спасение и надежда.– Меня отправят в колонию?
– Нет, – сказал Кахобер и резким движением перечеркнул свои рисунки. – Думаю, что нет. Но теперь ты больше не имеешь права на ошибку.
– Я знаю, кто угнал машину, – чужим, внезапно охрипшим голосом сказала она.
– Я тоже. – Кахобер внимательно посмотрел на нее.
– Но я ничего не сказала. Никому не сказала.
Снег падал Кахоберу на усы, и он был похож на Деда Мороза, уставшего разносить подарки.
– Наверное, это правильно, – тихо сказал он. А может быть; и нет, но только иначе нельзя.
«Как я могла его на кого-нибудь променять! – подумала Ира, и ей захотелось плакать от раскаяния, от боли, от щемящей нежности. – Ему ничего не нужно объяснять; он все и так понимает…»
– Но все равно я чувствую себя самым плохим человеком на земле, – сквозь слезы проговорила Ира.
– Ты не плохая. – Кахобер осторожно коснулся ее плеча, как будто даже легкое прикосновение могло причинить ей боль. – Ты попала в беду. А это разные вещи.
Они смотрели на падающий снег и молчали.
– Знаешь, – негромко сказал Кахобер, – что я себе представляю, когда мне трудно?
– Что?
– Утро перед битвой на реке Калка. Помнишь такую?
Ира не помнила, потому что эту битву проходили давно, но все равно кивнула, чтобы не обижать Кахобера, как учителя истории.
– Так вот, я представляю это прохладное, тревожное утро перед битвой. Воины спят неспокойным сном а их кони стоят в реке и пьют воду, по колено в воде и тумане. И я знаю, что будет бой, и бой этот будет проигран, и будет стыдно и плохо. А.потом.
– Что потом? – почему-то шепотом спросила Ира.
– А потом все будет хорошо, – улыбнулся Кахобер.
Дома Иру никто не ругал. Все разговаривали друг с другом тихими, приглушенными голосами, как будто случилось горе. Ира никуда не ходила, даже в магазин, хотя покупать хлеб и молоко было ее обязанностью. Она сидела за своим письменным столом и рисовала. На белом листе появлялась широкая река, над ней – серое небо, расчерченное птичьими стаями, а в реке по колено в воде – лошади с умными и печальными мордами.