Красиво разводятся только мосты
Шрифт:
И он её словно ждал. Сбросил с плеча сумку, побежал навстречу.
Где-то посреди зала они встретились.
Она порывисто прижалась, он крепко её обнял.
— Ай-яй-яй, Аврора Андреевна, нарушаем. А где кепка? Где очки, где капюшон? — всматривался он в её глаза, приподняв лицо за подбородок.
— Да плевать уже, — отмахнулась Аврора.
— У-у-у, рыба, — потянул Демьян носом и тоже улыбнулся.
— Я с рыбалки, меня отец привёз.
Он мотнул головой, словно хотел сказать: да не надо было. Но оба знали: надо.
И оба не находили слов. Так
«Продолжается посадка на рейс…» — объявили по громкой связи.
— Много бы я дал, чтобы тебя забыть, — Демьян вздохнул.
— Много бы я дала, чтобы никогда тебя не встречать, — ответила Аврора. Глаза щипало.
— Но уже случилось как случилось, — он снял с себя шарф, завязал на её шее. — Хотел вернуть тебе в Питере. Но раз уж мы решили больше не встречаться…
На его пальце блеснуло обручальное кольцо. Первый и последний раз Аврора видела его в самолёте, но теперь Демьян возвращался домой и снова его надел.
— Передумала?
— Нет, — покачала головой Аврора. Жатый чёрно-белый шарф, что ей когда-то дали в подарок в обувном, пах его гелем после бритья. Чёрт, он побрился. — Просто хотела тебя ещё раз увидеть.
— И я тебя, — погладил он Аврору по щеке.
«Заканчивается посадка на рейс…» — снова ворвалась с объявлением диктор.
— Счастливого пути! — сквозь слёзы улыбнулась Аврора.
И не думала, что он рискнёт, но он точно любил рисковать: подхватил её затылок, впился в губы.
Земля плыла из-под ног. Здание аэропорта кружилось. Как в сказке, где-то над головой мерцали лампы, словно волшебные огни… А потом он её отпустил.
— Пора, — шепнул в губы.
Аврора смотрела вслед его широкой спине, пока та не исчезла в дверях. Ещё какое-то время — на чужие спины улетающих в другие города пассажиров, а потом пошла к выходу.
Предпоследний этаж
раньше чувствует тьму,
чем окрестный пейзаж;
я тебя обниму
и закутаю в плащ,
потому что в окне
дождь — заведомый плач
по тебе и по мне.
Нам пора уходить.
Рассекает стекло
серебристая нить.
Навсегда истекло
наше время давно.
Переменим режим.
Дальше жить суждено
по брегетам чужим. [1]
— Мать звонила, — вздохнул отец, едва Аврора хлопнула дверью машины. — Романовский приехал.
Глава 40
—
Осунувшийся за эти дни, уставший после перелёта, с воспалёнными глазами, но всё равно величественный и красивый, как бог. Густые седые волосы, вьющиеся, подстриженные длинно и зачёсанные назад. Благородный профиль римского патриция. Безупречная осанка. Подтянутый живот. В пятьдесят шесть Романовскому с трудом давали сорок, ну максимум сорок пять, да и то за счёт седины.
1
Иосиф Бродский, 1960-е
Даже морщины на его породистом лице залегли красиво — неглубоко, ровно, симметрично, лучась в уголках глаз. Не просто бог — добрый, мудрый, справедливый. Ну подумаешь, слегка гулящий, богу можно, бог не может принадлежать одной женщине.
— Говори, если тебе надо, — рылась Аврора в вещах.
Вещи лежали на кровати кучей. Она демонстративно вывалила у Романовского перед носом из шкафа всякое старьё. И теперь каждую тряпку встряхивала, рассматривала, словно прикидывая, годится или нет, а потом возвращала в шкаф.
— Что ты делаешь? — Романовский поднял соскользнувшую на пол кофточку, сел перед Авророй на кровать.
— А по-твоему, на что это похоже? Собираю вещи. Вряд ли в тюрьме мне пригодятся костюмы, в которых я ходила на работу. Вот и выбираю немаркое, не мнущееся, попроще, подемократичнее.
Она забрала у него из рук батник, в котором ходила классе в седьмом, узкий, кишкообразный, растянутый, приложила к груди (ужас!), хмыкнула:
— Вот, самое то. И карманы есть.
Романовский покачал головой. Обычно это означало: Аврош, не дури, а?
— Тебе звонил адвокат?
— Какой из них? — крутила кофточку Аврора, словно и правда хотела взять.
— По разводу.
— Нет, а должен был?
— Значит, ещё позвонит, — он посмотрел на часы. — Аврора, развода не будет.
— Я тебе изменила, — не глядя на Романовского, она вытянула из кучи следующую жуткую кофточку. Такую же страшную, пропахшую нафталином и морально устаревшую.
— Да плевать, — выдохнул муж. Скривился. Запах от лежалого старья, место которому на помойке, шёл и правда мерзкий. — Что бы ты ни сделала, я от тебя не откажусь.
— Ах, ты от меня не откажешься! — взмахнула она голубой тряпкой в белый горох. — Теперь это называется так? Гулял-гулял и он от меня не откажется! — Тряпка приземлилась ему на лицо. Романовский даже не дёрнулся. Кофточка упала на пол. — Скажи, а если бы эта дама не заявилась со своими фотографиями, ты бы до сих пор молчал?
— Да, я бы молчал, — сказал он твёрдо, как праведник на исповеди, которому не в чем каяться. — Для твоего же блага. Чтобы не делать тебе больно.
— Супер! Так ты, выходит, обо мне заботился? Харе Кришна, — подняла Аврора руки, как кришнаит, произносящий «великую мантру». — Харе, харе.