Красная ртуть
Шрифт:
А Камилл все еще ждал. Комендант Иванов дал ему "карт-бланш" на нелегальные посещения Ташкента, и за несколько дней до последнего дня собеседования с медалистами Камилл пришел к начальнику отдела кадров и просил его снять гриф "условно" и разрешить пройти собеседование.
– Если разрешения на учебу в Ташкенте я не получу, то вы аннулируете результат собеседования, - наивно говорил юноша кадровику.
Получив, естественно, отказ, Камилл сидел на скамье в так полюбившемся ему сквере в ярости и в некоторой растерянности. Он продумывал варианты дальнейших действий, ибо сдаваться он не собирался. Однако в тот день он вынужден был вернуться в свой городок.
Вот и срок последнего собеседования
За пять дней до начала вступительных экзаменов Камилл вновь был в Ташкенте. «Лучше умереть стоя, чем жить на коленях!» - этот тезис впрямую относился к крымским татарам, к нему лично и он и помыслить не мог, чтобы покорится безликому злу. Однако мирный путь борьбы надо было пройти до конца. Надо было под конец обратиться к Хозяину, а кто является таковым в Узбекистане - было ясно. Это - глава республиканской компартии, портреты которого, наряду с портретами Сталина, порасставлены повсюду. Если самая большая и лучше других оборудованная русскоязычная школа в городке была имени Сталина, то самая известная узбекская школа здесь носила имя Османа Юсупова. Значит, надо идти на прием к Осману Юсупову, бессменному Первому Секретарю коммунистической партии Узбекистана с 1937 года.
Камилл стоял на так называемой Красной площади в центре узбекской столицы. Широким фасадом красовалось на противоположной стороне пустыря, похожего на футбольное поле, многодверное и многооконное торжественно-величавое здание с массивными колоннами и громоздкими портиками. К нему он и зашагал, но не прямо по залитому горячим июльским солнцем полю, а в тени прилегающей улицы Двенадцати тополей. Пройдя за высокие и тяжело открывающиеся двери одного из парадных входов, он был встречен человеком в штатском костюме и при галстуке, профессионально загородившем своим телом дальнейшее продвижение, в то время как другой человек в форме милиционера стоял в стороне, наблюдая за вошедшим. Камилл спросил, как пройти в приемную О. Юсупова и получил вежливое разъяснение от человека в штатском, который проводил его за двери.
Вдоль фасада здания Камилл прошел до его правого крыла, где на такой же высокой и увесистой двери был прибит красивый трафарет: "Приемная Председателя Совета Министров Узбекской Советской Социалистической республики". Камилл вспомнил, что Юсупов в ту пору занимал и эту высокую должность. Он вошел в просторное светлое фойе и был встречен предупредительным офицером милиции, который направил просителя к чиновнику, сидящему за столиком здесь же у входа.
– Я пришел на прием к товарищу Осману Юсупову, - решительно произнес юноша, уже отметивший про себя, что в этом здании все очень вежливы и предупредительны к посетителям вне зависимости, по-видимому, от возраста последних.
– По какому вопросу, - равнодушно осведомился чиновник.
– По вопросу дискриминации по национальному признаку, - с вызовом произнес Камилл, невольно своей интонацией подчеркнув свою непоколебимую решимость преодолеть названную дискриминацию.
Выразительная интонация и пламень в очах юного посетителя никак не воздействовала на индифферентного чиновника. Он снял трубку телефона и произнес не очень внятно несколько слов по-узбекски, из которых Камилл понял, что говорит он с каким-то сотрудником более высокого ранга, от которого зависит, будет ли проситель принят или нет.
Вскоре из одного из коридоров вышел в фойе чернявый молодой человек и подошел к Камиллу:
– Слушаю вас.
Камилл очень кратко сказал, что он по национальности крымский татарин, что поэтому он по существующему положению не
Разговор шел стоя и на русском языке. Молодой человек молча, ничем не выдав своих эмоций, выслушал посетителя, кивнул головой и предложил сесть и подождать, с тем и скрылся. Камилл сел в одно из жестких кресел, предназначенных для тех, кому в приеме не отказано уже на первой ступени, и настроился терпеливо ждать. Однако прошло не более пяти минут, как молодой чиновник вернулся и велел следовать за ним. Он прошел с посетителем в большую, но легко открывшуюся дверь, за которой в просторном кабинете стоял у стола пожилой полный мужчина в прекрасно сшитом – на улицах такого не увидишь! – костюме. Мужчина улыбнулся и пригласил Камилла сесть, сам же расположился во главе стола под портретом Ленина.
– Слушаю вас, рассказывайте, - произнес мужчина с доброй интонацией.
Напряжение, сковывавшее Камилла, спало, и он спокойно, как будто другу своего отца, рассказал о постигших его трудностях. Рассказывая о том, что отец его профессор Афуз-заде отбывает двадцатипятилетний срок заключения, он с чувством воскликнул:
– Отец ни в чем не виновен! Представьте себе, какое преступление, наказуемое таким сроком, мог совершить человек, проживающий в далекой сельской местности на расстоянии двадцати километров от ближайшей железнодорожной станции!
Молча слушающий юношу пожилой узбек после этих слов встрепенулся, - у нас невиновных не арестовывают! – но вспомнил, наверное, что Сталин помер, а Берия арестован, и только понимающе покачал головой.
Как бы не был Камилл успокоен добрым к себе вниманием, под конец рассказа он взволновался:
– Я требую встречи с товарищем Османом Юсуповым. И если он не сможет мне помочь, то …
Он не досказал, что тогда будет, ибо и сам еще того не знал.
Мужчина подошел к Камиллу и положил ему руку на плечо.
– Товарищ Осман Юсупов сейчас очень занят. Но ты, огълум, сейчас иди и изложи на бумаге все то, что ты мне сказал. Я его помощник и я обещаю, что сделаю все, что в моих силах. Напиши не больше двух страниц и сразу принеси мне сюда.
Говорил он по-русски и только одно слово «огълум», то есть «сынок», было сказано на узбекском языке.
Камиллу хотелось по-ребячьи спросить, а точно ли, мол, вопрос будет решен положительно, но он сдержался и, обещав очень скоро вернуться, вышел. Ему бы попросить бумагу и ручку (которыми он, неопытный, не запасся) у этого доброго человека или хотя бы у чиновника ниже рангом, но он вышел из правительственного здания и поспешил на городской почтамт. Там он купил листы почтовой бумаги и, торопливо макая перо в чернильницу, изложил свое обращение на двух страницах, как и обещал. Затем чуть ли не бегом вернулся в приемную высокого учреждения, где чиновник у дверей велел оставить написанное ему. Однако Камилл резко возразил, что велено вручить послание лично в руки, и тогда чиновник вызвал по телефону молодого секретаря высокопоставленного вельможи, который так же молчаливо и вежливо препроводил юношу к помощнику Османа Юсупова.
– Хорошо. Теперь ты возвращайся к себе домой и жди, - сказал тот, пробежав глазами исписанные листы.
– До первого экзамена осталось пять дней, - взволнованно напомнил Камилл.
– Да, я знаю, - улыбнулся мужчина. – Иди, я надеюсь, что все будет хорошо.
Он подошел к Камиллу и пожал ему руку.
Камилл возвращался домой с вновь появившейся надеждой, но и для сомнений были большие основания. Как может за пять дней положительно решиться вопрос, на который полгода он получал отрицательный ответ?