Красная тетрадь
Шрифт:
– Не по-пацански как-то, – сказал Боря. Он лежал с другой стороны от меня.
Я сказал:
– Пожалуйста, не начинай сейчас.
Андрюша сказал:
– Думаю, мы сейчас все успокоимся.
Его рука никак не хотела нагреваться.
– У тебя все время такие холодные руки.
– Да, это моя особенность.
В этот момент, совершенно неожиданно, кто-то сунул палец мне в рот. Сначала я подумал, что это часть процедуры, но потом понял, что Эдуард Андреевич все еще сидит за столом.
А рука, конечно, принадлежала
Я сильно укусил его за палец.
Боря не отдернул руку, ждал, пока мне надоест, но мне не надоело, я продолжал сжимать зубы.
К сожалению, мне также было необходимо высказаться:
– Зачем ты это сделал? Что за глупость?
– На удачу, – сказал Боря.
– Это уж совершенно идиотское поведение.
Он поднял руку, его указательный палец блестел от моей слюны, ближе к основанию виднелись следы зубов.
– Эй, Володь, меня укусил очень обстоятельный пацан, теперь я тоже стану вязким, с тупыми, такими неповоротливыми мозгами. Серьезненьким таким. Больше не надо будет за мной следить.
– Может, станешь, – сказал Володя. – Мало ли как это все на людей влияет.
В этот момент Эдуард Андреевич сказал:
– Все готово.
И я понял, что времени почти нет. Я приподнял ногу, посмотрел на свою алую пятку, потом посмотрел на Андрюшу.
– Все будет хорошо, – сказал ему я. – Обязательно. Даже не думай о плохом. Наше руководство знает, что для нас лучше.
А потом я услышал, что Валя плачет. Не то чтобы это было громко, но все-таки она плакала.
Так что на нее первую Эдуард Андреевич надел браслет.
Я терпеливо ждал своей очереди и, несмотря на неприятное чувство в груди, в общем и целом оставался спокойным.
Эдуард Андреевич тщательно проверял браслеты.
– Надо, чтобы они были защелкнуты правильно, – сказал он. А я удивился тому, что там, в Космосе, крепления браслетов все еще нужно проверять.
Когда Эдуард Андреевич защелкнул браслет на моем правом запястье, я не почувствовал ничего особенного. Просто браслет, красивый, хромированный, блестит.
Я сказал:
– Теперь просто ждать?
Эдуард Андреевич внимательно посмотрел на меня, потом улыбнулся красивой, очень подходящей ему улыбкой и кивнул.
Жаль, его халат не казался теперь таким уж белым. Тогда я и спросил его насчет дневника. Он сказал ровно то, что я уже написал ранее, а в конце добавил:
– Кстати говоря, это может быть небезынтересно, если ты будешь вести подробный отчет о своих чувствах и ощущениях.
– Эй, – сказал Боря и протянул руку. – Я хочу уже свой волшебный браслет.
Когда Эдуард Андреевич защелкнул браслет на руке Бори, я посмотрел на экран. Пока ничего не изменилось, по ту сторону стекла все так же плескалось море.
Тревога моя больше не нарастала, но и никуда не девалась. Я старался лишний раз не шевелиться, мне не хотелось заснуть внезапно и в неудобной позе, хотя Эдуард Андреевич
Потом тревога в груди, это странное, опустошающее чувство, начала уменьшаться, уменьшаться и уменьшаться, пока не исчезла совсем. Мне стало очень просто, не то чтобы хорошо, но легко и спокойно. Постепенно, будто от этого спокойствия, а не от какого-то физиологического воздействия, я захотел спать.
Я зевнул, вид моря усыплял меня все сильнее, а потом вдруг картинка как-то странно мигнула и сменилась видом метро: люди шли к станции, поднимались и спускались на эскалаторах, приходили поезда. Для меня это было очень спокойное зрелище, как кровь, которая течет по венам города. Люди заняты, общество функционирует, и мы все так близко друг к другу. Я закрыл глаза, но картинка не исчезла, мне показалось, что я и сам иду в той толпе, спешу куда-то, хотя и не знаю куда.
Потом я уже вдруг ехал вдоль бетонного забора, серого в ромбиках, на него ложилась тень, а потом он выплывал из тени, но в целом все было однообразным. Не знаю, на чем я ехал, на поезде или на машине, но забор успокаивал меня, он казался бесконечным.
Однако вдруг кончился. И мне открылось поле с красными маками. Какие они были яркие! Какие красивые! Маки колыхались под легким ветерком, и я видел иногда их черно-желтые серединки. Исступленно, невероятно красивые, маки грелись под солнцем и стыли под звездным светом, и вскоре я перестал различать ночь и день, а потом маковое поле кончилось и наступила темнота.
Однако она не была абсолютной темнотой сна, той, в которой пропадаешь. Я ничего не чувствовал и особенно – своего тела. Нет, не только потому, что я не мог пошевелиться, я вообще не ощущал, что у меня есть руки, ноги или голова. Я был растворен в пространстве, в темноте и не являл собой физический объект.
Зато смутно, будто сквозь вату, я слышал, что происходит в процедурной. Открылась дверь, зашел Максим Сергеевич:
– Ну как они? – спросил он.
– Спят, – сказал Эдуард Андреевич.
– Понятно.
Наверное, Максим Сергеевич хотел уйти, я услышал его шаги, но вдруг шаги стихли.
– Я их никогда не муштровал. Из всех, кто им преподавал, из всех, кто за них ответственен, я самый бесполезный человек. И почему меня выбрали? Почему? Может, потому что у меня нет в голове поганого червя?
– Может, чайку, Максим Сергеевич? – спросил Эдуард Андреевич своим приятным голосом.
– Ну давайте.
Время текло медленно, они о чем-то разговаривали, но я нырнул глубже в темноту, и слова перестали казаться мне понятными.
Потом пришел Станислав Константинович. Эдуард Андреевич сказал:
– Заходи, Стасик, мы тут чай пьем.
– Как дети?
– Мне девочки жаловались, что вчера вы их напугали, – сказал Максим Сергеевич.
– Подшутить решил, когда узнал, куда Милка собирается.