Красная змея

Харрис Питер

— А кто знает о том, что мы здесь?

— Вы кому-нибудь говорили?

— Нет. Я ведь и сам не знал, куда мы идем.

— В таком случае, единственный человек, кому известно, что мы тут находимся, — это портье.

Д'Онненкур уже собирался открыть, когда вновь зазвонил телефон.

— Это еще кто?

— Если портье, то в дверь звонит не он.

— Вы правы. Пьер. Снимите трубку, а я открою дверь.

На пороге появился Оноре.

— Прошу прощения, месье д'Онненкур. Вам оставлено внизу вот это письмо.

— Что сказал этот человек?

— Он просто просил

передать конверт месье д'Онненкуру.

— Кто это был?

— Не знаю, месье. Он протянул мне письмо, сказал, что это срочно, и ушел, не попрощавшись. Это был молодой человек лет около двадцати пяти, одетый в мотоциклетный костюм.

— Больше он ничего не добавил?

— Нет, месье.

Габриэль забрал послание и поблагодарил Оноре за добросовестность. Конверт был склеен из хорошей бумаги. Имя и фамилию адресата кто-то напечатал на машинке.

Д'Онненкур вернулся в гостиную и нашел Пьера таким бледным, словно из него выкачали всю кровь.

— Бланшар, что стряслось?

15

Париж, 18 марта 1314 года

Глашатай зачитывал последние строки протокола:

Невзирая на все их злодеяния, милостью нашего господина короля и Папы, каковой является наместником Христа на земле, наказание, заслуженное этими людьми за тяжкие провинности, каковые суть покушение на общественную мораль и установления, непочтительность в отношении святых икон, проклятия и клевета на нашего Господа, — наказание это было смягчено и состоит, по приговору церковного трибунала, в пожизненном заключении обвиняемых — главных руководителей запрещенного и распущенного ордена, прежде именовавшегося орденом бедных рыцарей Христа и Соломонова храма. Отбывать же наказание им предстоит в местах, кои для каждого особо укажет председатель церковного трибунала, составивший этот приговор, его высокопреосвященство Николя де Фревиль из ордена братьев-проповедников. Да свершится по сказанному!

Читано в городе Париже, восемнадцатого дня месяца марта года от Рождества Господа нашего Иисуса Христа одна тысяча триста четырнадцатого.

В этот момент Жак де Моле вдруг заговорил. Его мощный голос возобладал над криками толпы.

Неожиданно воцарилась тишина, и все услышали его слова:

— Я, Жак де Моле, магистр ордена тамплиеров, торжественно возвещаю, что мы неповинны во всех лживых обвинениях, которые были нам предъявлены! Я утверждаю, что признания, легшие в основу нашего приговора, были вырваны у нас с помощью ужаснейших пыток. Наши показания не имеют ничего общего с истинными установлениями ордена тамплиеров. Поэтому теперь, призывая Господа в свидетели моих слов, я отказываюсь от всего сказанного и объявляю себя невиновным. Если наша вина в чем-то и состоит, то вовсе не во вменяемых нам преступлениях, а только в нашей подлой трусости, заставившей предать орден ради спасения своих жалких жизней.

От неожиданности никто из официальных лиц не мог сообразить, что делать. Тут приор Нормандии подошел к самому краю эшафота и тоже собрался возвестить о своей невиновности. Офицер,

командовавший солдатами, которые окружали помост, приказал барабанщикам стучать как можно громче.

— Я Жоффруа де Шарне, приор Нормандии, беру Господа в свидетели моих слов и заявляю…

Барабанная дробь заглушила признание тамплиера, однако толпа уже услышала речи двух рыцарей, которые отказались от своих прошлых признаний и заявили, что не виновны в преступлениях, указанных в приговоре.

Николя де Фревиль с искаженным лицом поднялся со своего судейского кресла и завопил, указывая в сторону двух рыцарей, стоявших на эшафоте:

— Повторно впавшие! Повторно впавшие!

Люди пришли в волнение. Солдаты схватились за оружие, опасаясь беспорядков. Никто не знал, чего можно было ожидать от этих тамплиеров. У рыцарей имелось много врагов, однако и сами они были способны на многое.

Неожиданно с улиц, выходивших на площадь, вынырнули отряды воинов. Люди, собравшиеся на площади, изрядно перепугались. Все они понимали, что теперь могло произойти все, что угодно.

— Проклятье! — прошептал рыцарь, укрытый капюшоном, и резко сжал рукоять меча, спрятанного под плащом. — На такое мы не рассчитывали! Никому не вмешиваться! Это будет чистое самоубийство. Мы отступаем. Следуйте намеченному плану. Встречаемся в таверне папаши Гоншарда!

Легкого движения головы этого человека хватило для того, чтобы его товарищи пришли в движение. Эти люди на удивление легко прокладывали себе дорогу сквозь толпу. Прежде чем кто-нибудь понял, что происходит, отряд исчез с площади.

В течение следующих часов уличные беспорядки прокатились по всему Парижу. Город бурлил. Известие об отречении тамплиеров от своих показаний распространялось по столице как масляное пятно по поверхности воды.

На улицах и площадях, в тавернах и на постоялых дворах, повсюду люди говорили о речи, произнесенной магистром ордена храма. Многие болтуны добавляли кое-что и от себя, так что вскоре слухи имели уже мало общего с тем, что действительно произошло на площади, перед собором Парижской Богоматери.

В королевском дворце возбуждение было не меньшим. Филипп Четвертый услышал эти новости из уст самого Николя де Фревиля и надавал оплеух председателю трибунала. Король напоминал дикого зверя в клетке. Он заперся в своем рабочем кабинете и ожидал прихода Гийома Парижского, за которым уже послали.

Инквизитор задерживался. Даже такой важной особе было непросто проехать по улицам, запруженным народом, везде обсуждавшим одно и то же. Солдатам, охранявшим парижского инквизитора, пришлось потрудиться. Они с трудом расчищали ему дорогу.

Долгое ожидание только ухудшило настроение монарха. Он бродил по комнате с перекошенным лицом, глаза его сверкали яростью.

В королевский кабинет инквизитора ввел новый министр юстиции, Бернар де Понтиньи, сменивший на этом посту Гийома де Ногаре, который скончался прошлой весной. Его величество стоял, заложив руки за спину, и сквозь высокое окно смотрел на бурлящую улицу.

— Прошу прощения, ваше величество. Вот человек, которого вы желали видеть.

— Как вы посмели настолько задержаться?