Красное дерево
Шрифт:
...Капитолина Карповна идет к окну. Провинция. Кирпичный, красный развалившийся забор упирается в охренный с бельведером дом на одном углу, а на другом в церковь, - дальше площадь, городские весы, опять церковь. Идет дождь. Свинья нюхает лужу. Из-за угла выехал водовоз.
– Из калитки вышла Клавдия, в смазных сапогах, в черном до сапог пальто, в синей повязке на голове, - опустила голову, перешла улицу, пошла под развалинами забора, ушла за угол на площади. Глаза Капитолины Карповны светлы, - она долго следит за Клавдией. За стенкой Римма Карповна кормит внучку, дочь старшей своей Варвары. В комнате очень бедно и очень чисто, прибрано, устоялось десятилетиями, - как должно быть у старой девы - у девы-старухи, узкая кровать, рабочий столик, машинка, манекен, занавески. Капитолина Карповна идет в столовую.
– Риммочка, давай я покормлю
Эти две старухи, Капитолина и Римма Карповны, были потомственными, почетными, стол-бовыми мещанками, белошвейками, портнихами. Жизни их были просты, как линии их жизней на ладонях левых рук. Сестры были погодками, Капитолина - старшая. И жизнь Капитолины была полна достоинства мещанской морали. Вся жизнь ея прошла на ладони все-городских глаз и все-городских правил. Она была уважаемым мещанином. И не только весь город, но и она знала, что все ее субботы прошли за всенощными, все ее дни склонились над мережками и прошивками блузок и сорочек, тысяч сорочек, - что ни разу никто чужой не поцеловал ее, - и только она знала те мысли, ту боль проквашенного вина жизни, которые кладут морщины на сердце, - а в жизни были и юность, и молодость, и бабье лето, - и ни разу в жизни она не была любима, не знала тайных грехов. Она осталась примером все-городских законов, девушка, старуха, проквасив-шая свою жизнь целомудрием пола, бога, традиций.
– И по другому сложилась жизнь Риммы Карповны, тоже белошвейки. Это было двадцать вюсемь лет тому назад, это длилось тогда три года - тремя годами позора, чтобы позор остался на всю жизнь. Это было в дни, когда годы Риммы закатились за тридцать, потеряв молодость и посеяв безнадежность. В городе жил казна-чейский чиновник, актер-любитель, красавец и дрянь. Он был женат, у него были дети, он был пьяницей. Римма полюбила его, и Римма не устояла против своей любви. Все было позорно. В этой любви было все, позорящее женщину в морали уездных законов, и все было неудачно. Кругом стояли леса, где можно было-бы сохранить тайну, - она отдалась этому человеку ночью на бульварчике, - она постыдилась понести домой изорванные и грязные в крови (в святой, в сущности, крови) панталоны, - она засунула их в кусты, - и их нашли всенародно наутро мальчишки, - и ни разу за все три года ее позора она не встретилась со своим любовником под крышею дома, встречаясь в лесу и на улицах, в развалинах домов, на пустующих баржах, даже осенями и зимой. Брат Яков Карпович прогнал сестру из дома отказавшись от нее, - даже сестра Капитолина стала против сестры. На улицах в нее тыкали пальцами и не узнавали ее. Законная жена казначейского актера ходила бить Римму и наущала - тоже бить - слободских парней, - и город своими законами был на стороне законной жены. У Риммы родилась дочь Варвара, ставшая свидетельством позора и позором. У Риммы родилась вторая девочка - Клавдия, и Клавдия была вторым свидетельством позора. Казначейский любитель уехал из этого города. Римма осталась одна с двумя детьми, в жестоком нищенстве и позоре, женщина, которой тогда было уже много за тридцать лет.
– И вот теперь прошло еще почти тридцать лет с тех пор. Старшая дочь Варвара замужем, в счастливом замужестве, и у нее уже двое детей. У Риммы Карповны двое внучат. Муж Варвары служит. Варвара служит. Римма Карповна ведет большое хозяйство, родоначальница. И Римма Карповна - добрая старушка - счастлива своей жизнью. Старость сделала ее низкой, счастье сделало ее полной. У низенькой полной старушки - такие добрые и полные жизни глаза. И у Капитолины Карповны теперь - только одна мысль: жизнь Риммы, Варвары, Клавдии, внучат, - ее целомудрие и все-городская честность оказались ни-к-чему. У Капитолины Карповны нет своей жизни.
Капитолина Карповна говорит:
– Риммочка, давай я покормлю внучку. Я видела, как ушла Клава. Варя тоже ушла?
За окнами провинция, осень, дождь.
– И тогда в прихожей скрипит блок, мужские сапоги топают о пол, чтобы стряхнуть сырость и грязь, - и в комнату входит человек, беспомощно оглядывающийся, как все близорукие, когда они снимают очки. Это инженер Аким Яковлевич Скудрин, точь в точь такой же, как лет пятьдесят тому назад был его отец. Он приехал - неизвестно, к чему.
– Здравия желаю, дорогие тетки!
– говорит Аким и первой он целует тетку Римму.
Провинция, дождь, осень, российский самовар.
...Инженер Аким приехал без дел. Тетки его встретили самоваром, скоро сделанными лепешками и тем радушием,
– Как жизнь?
– спросил Аким.
Говорили о пустяках, и потом Клавдия заговорила о главном для нее, она говорила очень просто. Она была очень красива и очень покойна. Сумерки медлили и темнели.
– Я хочу посоветоваться с тобою, - сказала Клавдия.
– У меня должен быть ребенок. Я не знаю, как мне поступить?
– я не знаю, кто его отец.
– Как ты не знаешь, кто его отец?
– Мне двадцать четыре, - сказала Клавдия.
– Весной я решила, что пора стать женщиной, и я стала ей.
– Но у тебя есть любимый человек?
– Нет, нету. Их было несколько. Мне было любопытно. Я сделала это от любопытства, и потом - пора, мне двадцать четыре.
Аким не нашелся, как спрашивать дальше.
– В центре моего внимания лежала не любовь к другому, а сама я и мои переживания. Я выбирала себе мужчин, разных, чтобы все познать. Я не хотела беременеть, пол - это радость, я не думала о ребенке. Но я забеременела и я решила не делать аборта.
– И ты не знаешь, кто муж?
– Я не могу решить, кто. Но мне это не важно. Я - мать. Я справлюсь, и государство мне поможет, а мораль... Я не знаю, что такое мораль, меня разучили это понимать. Или у меня есть своя мораль. Я отвечаю только за себя и собою. Почему отдаваться - не морально?
– я делаю, что я хочу, и я ни перед кем не обязываюсь. Муж?
– я его ничем не хочу обязывать, мужья хороши только тогда, когда они нужны мне и когда они ничем не обременены. Мне он не нужен в ночных туфлях и чтобы родить. Люди мне помогут, - я верю в людей. Люди любят гордых и тех, кто не отягощает их. И государство поможет. Я сходилась с теми, кто мне нравился, потому что мне нравилось. У меня будет сын или дочь. Теперь я никому не отдаюсь, мне не нужно. Вчера я напилась пьяной, последний раз. Я говорю с тобою, как думаю. Мне противно, что я вчера была пьяна. Но - вот ребенку, быть-может, нужен будет отец. Ты ушел от отца, - и я без отца родилась и никогда о нем не слышала ничего, кроме гадости, в детстве мне это было обидно и я сердилась на мать. И все-же я решила не делать аборта, вся моя утроба полна ребенком. Это даже большая радость, чем... Я сильная и молодая.
Аким не мог собрать мыслей. Перед глазами на полу лежали дорожки из лоскутьев, путины бедности и мещанства. Клавдия была покойна, красива, сильна, очень здоровая и очень красивая. За окнами моросил дождь. Аким-коммунист - хотел знать, что идет новый быт, - быт был древен. Но мораль Клавдии для него была - и необыкновенна, и нова, - и не правильна-ли она, если так воспринимает Клавдия?
Аким сказал:
– Роди.
Клавдия прислонилась к нему, положила голову к нему на плечо, подобрала ноги, стала уютной и слабой.
– Я очень физиологична, - сказала она.
– Я люблю есть, люблю мыться, люблю заниматься гимнастикой, люблю, когда Шарик, наша собака, лижет мне руки и ноги. Мне приятно царапать до крови мои колени... А жизнь - она большая, она кругом, я не разбираюсь в ней, я не разбираюсь в революции, но я верю им, и жизни, и солнышку, и революции, и я спокойна. Я понимаю только то, что касается меня. Остальное мне даже неинтересно.
По половику к дивану прошел кот и привычно прыгнул на колени Клавдии. За окнами стемнело. За стеной загорелась лампа и зашила машинка. В темноту пришел мир.
Вечером Аким ходил к дяде Ивану, переименовавшему себя из Скудрина в Ожогова. Охло-мон Ожогов вышел к племяннику из печи. Потому-что вокруг кирпичных заводов разворачивают землю, а крыши кирпичных сараев низки и длинны, - кирпичные заводы всегда похожи на места разрушения и таинственности. Охломон был пьян. С ним нельзя было разговаривать, - но он был очень рад, очень счастлив, что к нему пришел племянник. Охломон с трудом держался на ногах и дрожал собачьей дрожью.
Охломон повел племянника под навес кирпичного сарая.