Красное колесо. Узел 3. Март Семнадцатого. Книга 2
Шрифт:
Что за бред? Как это понять? Кто повесил?
Принятая телеграмма из Петрограда.
Тут Дрентельна разыскал офицер связи из штаба армии и подал ему распоряжение Командующего Особой армией Гурко: посадку полка временно отложить.
Дрентельна зазнобило. Сочетание этих двух распоряжений было уже нечто очень тревожное. Если что-то делалось в Петрограде с властью – то как раз и нужна была там гвардия! Кем отставлен переезд? Самим ли Государем? Нет ли здесь недоразумения?
Или даже измены?..
Особость момента и особость положения Преображенского полка дали Дрентельну смелость
Проехал в автомобиле по пустым ночным плохо освещённым улицам, видя в фонарях только разбрызгиваемую снежную грязь. Потом по загородной дороге.
Проверены в воротах – въехали во двор.
Дрентельн просил дежурного офицера доложить Командующему, несмотря на то что было уже 4 часа утра. Но не удивился дежурный, – и генерал Гурко принял генерала Дрентельна за письменным столом в полной форме, то ли ещё не ложившись, то ли уже поднявшись. Всегда серьёзный, решительный, острый, он выглядел сейчас ещё впивчивей, сжатый рот, усы настороже, стянутые глаза настороже, сосредоточен, и маленькая голова поворачивается быстро.
Никакого замечания не сделал за обращение не по команде.
Приказ? Приказ, генерал, передан Брусиловым от самого Алексеева. Какое основание мы имеем сомневаться? Воля Государя и всегда передавалась через генерала Алексеева. Никому из командующих армий, ни даже фронтов не дано сноситься с Государем непосредственно. Мы – обязаны выполнять. Мы не имеем права переспрашивать.
Но это – не в упрёк Дрентельну. Живые потемнелые глаза генерала Гурко смотрели очень тревожно, и глазами он, кажется, выражал то же самое сомнение.
Но отправить сам преображенцев в Петроград – не смел.
Дрентельн ощущал себя, как паралитик, у которого голова работает, а пошевельнуться не может.
Итак, в ожидании дальнейшего, полк останется в Полонной Горке, 1-й батальон устроить в бараках при вокзале.
На том же вокзале, опять проходя мимо и косясь на мерзкую телеграмму Бубликова, сел пока ожидать и Дрентельн.
Не просто он был командир полка, уже больше года, и не простого полка: в этом полку служил сам Государь, и Дрентельн был его сослуживцем тогда, и обласкан, и близок. И – годы в государевой свите, помощник начальника походной канцелярии, пока его не отлучила императрица из-за его вражды к Распутину. (И даже преображенцев хотела у него отнять.) Не имея никакого служебного права – Дрентельн, однако, должен был и мог обратиться непосредственно к Государю.
Из 1-го батальона он вызвал доверенного офицера поручика Травина и велел ему готовиться ехать с тайным письмом к Государю.
Пошёл к начальнику станции, достал хороший лист, чернил, сел, стал писать за столом под яркой лампой.
«Ваше Императорское Величество, наш дорогой Государь!
По первому Вашему знаку преображенцы будут подведены к подножию Вашего престола, какие бы препятствия их ни ждали…»
Одно облегчительно помнил: ведь есть же преображенцы и в самом Петрограде, пусть и запасной батальон. Они-то! не стерпят и не останутся безучастны!
Первое марта
Среда
238
В вагоне были одни офицеры, человек сорок их ехало из Томска в Ораниенбаум для прохождения пулемётного курса в офицерской стрелковой школе. В Тихвине вошёл в вагон комендант и объявил:
– Господа офицеры! В Петрограде бунт. Я не советую вам туда ехать.
Недоумение: какой бунт? что за бунт? Комендант и сам точно не знал. Политические волнения? Да даже если революция, которой ожидали, – так это нас не касается, мы – военные люди, мы относимся к фронту. Что нам грозит? Ничего, поедем посмотрим.
Бывший студент Аксёнов, сын слесаря и казачки, про себя подумал: если революция, то разве мы её враги? Даже интересно.
А стоянка в Тихвине – четверть часа, надо решать. Меньше половины быстро собрались и ушли из вагона, больше половины осталось.
А поезд опаздывал. Он должен был прийти в Петроград поздно вечером, но вот уже ночью шёл, дремали, размаривались. Кто-то предложил спрятать револьверы в чемоданы. Так и сделали.
К Николаевскому вокзалу подошли в третьем часу ночи, перрон тёмный. Но – движенье на нём, и сразу ворвались в вагон солдаты с красными бантами. И при свете поездных свечных фонарей приставили штыки к грудям первых же:
– Господа ахвицера! Сдавайте оружие!
Тут, в вагоне, в мерцаньи свечей, не видев Петрограда, ничего не узнав – и решать? и сдавать? Оттого ль, что дремали, час нековременный, как-то и сопротивления не было, – стали шашки сдавать.
Странное чувство, как оголённые или оплёванные. Пошли с чемоданами – куда же? в буфет.
По вокзалу освещение скудное, не всюду. Бродят солдаты, посматривают. Офицеры тесной группкой, защищая себя числом.
Буфет первого класса оказался нараспашку, но разнесен и разбит, осколки на полу, никого из буфетчиков, ни еды, ни посуды, часть стульев поломана, другая унесена, – а прямо на столиках сидели солдаты, курили, шумно разговаривали, не обращая внимания на офицеров.
Одно другого дичей. Безприютно прошлись по вокзалу – уехать не на чем. Уставили все чемоданы вместе, столпились группкой. И так стояли потерянно, час или больше. Глупое, безвыходное положение. Поезда на Ораниенбаум всё равно не раньше утра, и не тащиться же сейчас на Балтийский пешком.
Вдруг со звонким весёлым разговором вошли в зал четыре студента и две курсистки. Они говорили громко, уверенно, как хозяева тут и будто ничего особенного не происходило. Они глянули на офицеров, но вниманья бы не обратили и прошли – если бы Аксёнов, обрадовавшись своим, не вышел к ним сам. Заговорил, представился, что недавний студент, и другие офицеры такие же. (Несколько и было студентов, а те всё равно молодые, подходят.)
И сразу переменилось.
– Ха-а! Товарищи! Так пойдёмте, мы вас угостим хоть шоколадом!