Красное колесо. Узел III. Март Семнадцатого. Том 2
Шрифт:
Итак – в самый разгар войны царь отрёкся. Но война – не отреклась, её никто не отменил. И мы должны выполнять боевую работу как раньше.
Всего несколько дней назад такая была, в общем, простая чёткая задача: быть умнее, сильнее и доблестней немца и турка и это превосходство овеществить на море и его берегах. И если молодой адмирал талантлив (а он талантлив), – то искать такие пути, и найти.
Но откуда ни возьмись – свалилась революция, как валун на спину ползущему солдату. И по-прежнему под огнём, и по-прежнему головы не смея поднять, воин теперь
Так почувствовал Колчак себя со своим флотом.
А сразу видимо было только – издать приказ: что теперь особенно возможен неожиданный удар врага, противник захочет воспользоваться событиями в Петрограде, надеется на волнения у нас, – и требуется бдительность и спокойствие в выполнении долга.
Но сперва – ничего не происходило. Волнений не было. Спокойно шла служба на кораблях, спокойно в береговых командах, как будто ничего особенно нового они не узнали.
Но теперь уже нельзя было остановить лавины агентских телеграмм и привозимых пачек столичных газет. А в газетах – взмутительных обращений.
И вот – на суше и на кораблях стали стягиваться кучками. Пока ещё малыми. И толковали, замолкая при офицерах. Пока ещё негромко.
А ведь именно Черноморский-то флот и знал бунты – в 1905 и даже в 1912. И если начнётся тут – то будет страшный раскат.
И вдруг на лучшем линейном корабле «Императрица Екатерина II» матросы предъявили командиру – требование! – убрать с корабля офицеров с немецкими фамилиями!
Так начинается.
Сегодня ночью мичман Фок, прекрасный молодой офицер, дежурил по нижним помещениям корабля. Когда он проверял дневальных у артиллерийских погребов, матросы обвинили его, что он собирается взорвать корабль.
В бессилии оправдаться, в отчаянии – мичман пошёл в свою каюту и застрелился.
Утром адмирал Колчак тигром кинулся на «Екатерину», построил команду – и с пылкостью и гневом разносил её за глупость. У нас в России – масса людей с немецкими фамилиями, и они часто служат лучше нас. Вот умер недавно славный адмирал Эссен…
Команда прочувствовалась, просила прощения.
Но первая жертва – легла.
В характере Колчака было: не только не ждать, чтоб опасность миновала, но всегда бросаться навстречу ей, искать её, чтобы с ней столкнуться, имея собственное движение.
И пока он слал вынужденную телеграмму новому правительству, что Черноморский флот и севастопольская крепость – всецело в распоряжении народного правительства и приложат все силы для доведения войны до победного конца; и Гучкову как морскому министру отдельно (он, по крайней мере, всегда хотел флоту добра, а может быть сейчас согласится на босфорскую операцию?…); пока это всё,- распорядился адмирал немедленно собрать на берегу в казармах полуэкипажа на корабельной стороне по два представителя от каждой роты – с кораблей, береговых команд и от гарнизона.
Телеграфили, сигналили – и представители рот собрались меньше чем за два часа, недоумевая:
Собралось – человек триста, чернели и серели на скамьях. Адмирал вышел перед ними на помост и заговорил звонко и как бы радостно. (Встреча с бедой всегда вызывала в нём ощущение как бы и радости.)
Он объяснял им, как понял, к тому и не готовясь, слишком прост был рисунок: царя больше нет, но война продолжается. В Петрограде – новое правительство, которое и будет думать о нужных изменениях. Они и притекут, когда это понадобится. Но пока что – война продолжается, и нам остаётся: строгая служба, бдительность к врагу и полная дисциплина. Сохраним же силу против немцев!
Так неизбалованы были матросы речами, да ещё адмиральскими, – появление Колчака прошло очень хорошо. Хлопали в ладоши. И вид, и лица – обещали всё исполнить!
Раздался вопрос: вот есть «приказ №1», исполнять ли его? Уже слышал Колчак об этой белиберде, переданной по радио из Царского Села, и ответил:
– Пока он не утверждён правительством – он для нас не закон. Почему приказ петроградского совета депутатов может быть обязателен в Севастополе или в Одессе?
По окончании – Колчак не придумал их строить снаружи, а выходил в автомобиль мимо чёрной гурьбы.
Доброжелательны, в осмелевших улыбках двигались лица, и глаза пялились рассмотреть совсем вблизи адмиральскую невидаль. И один высокий губошлёпистый матрос вдруг прогудел:
– Вот, ваше превосходительство, в кой век проняли вы нас своим вниманием! А что вы нас раньше так не приглашали? А заведёмте, чтоб мы всегда вот так собирались!
На него свои же крикнули, чтоб не смел, что он, очумел? А другие подгудели, что – да. И – глаза, глаза испытательно горели на адмирала, – в соотношении, какого он не помнил с мичманской службы.
– На военной службе – не положено, – улыбнулся, только и нашёлся Колчак.
На улицах Севастополя зеленела татарская жимолость, уже благоухало, вот-вот зацветёт миндаль. Стоял ярко-голубой солнечный день. Высокие берега бухты в молодой траве. Моторная шлюпка, вспенивая синюю воду с солнечными бликами, несла адмирала к «Георгию». А он ещё всё испытывал это простое народное движение, доверчивое, но и настойчивое прикосновение.
На военной службе так не положено, но вот же он провёл. В этом была и смелость находки, открытие общения! Но в этом была и угроза: за этим эпизодом провиживались сотни таких.
Даже весёлый вскарабкался он по трапу.
А едва вступив на палубу – увидел флаг-капитана оперативной части, без лица.
Что ещё?
Шифрованная телеграмма.
В Гельсингфорсе убит матросами вице-адмирал Непенин!
Как влилось чугунное во всё тело и отняло движения.
Догрёб ногами до каюты, погрузился в стул.
Адриан!
Брат-адмирал!…
Как спасти – командный состав?
Как спасти Черноморский?…