Красное колесо. Узел III. Март Семнадцатого. Том 2

Солженицын Александр Исаевич

Ба-атюшки! Голова не успевала управляться: да чего ж это он на нас рассерчал?

А не желая расстаться с любимым сыном нашим – заповедуем брату.

Так ежели волнение внутри народа и войну до победы – что ж всё на брата? А – сам? А – нас?

Но и тут не было дальших пояснений – а да поможет Господь Бог России, и – Николай.

Быстро катушку умотал. Царь сменился, как шапку переменяют – не ту надел на выбеге.

Сколько Арсений себя помнил – всегда один и тот же царь был. Как это – другой? А ежели бы помер царь – так наследник,

а куда ж наследник подевался? Всякое хозяйство сыну передать – это порядок, а брату – чудно что-то, это когда в семье все мужики повымирают, только.

Но из бумаги не выказывалось, чтобы царь умирал.

Хотя – бумага ещё не кончилась. Подпоручик вскользь по рядам глянул – то ли спрашивал, поняли, то ли об чём своём думал, – оно б тут как раз хорошо бы второй раз прочесть да пояснить, от чего и к чему дело деется. Но – не стал второй раз читать и от себя ничего не сказал, а набрал воздуху – и дальше.

Тяжкое бремя возложено на меня братом. (Значит – от брата.) Опять – про войну, про волнения народа,- знать, где-то-сь заклинило, затолмошилось. Но чего брат решил – как-то путано было, а – призывал благословение Божие и всех подчиниться правительству, пока не будет ещё кое-то тайное и равное. И под конец – Михаил, накоротке, всё.

Чего-то угрозное пробежало: тайное. Равное – так, это по справедливости, но почему ж тайное, от кого тайное? Доброе дело тайно не бывает, только худое.

Подпоручик и сам остановился, как в недоумёке, у него на лице всё. Опустил бумагу и вроде от себя сказать хотел. Ну, скажи, скажи, аи как надо!

Нет, не сказал.

И – тихо, тихо батарея стояла, никто голосу не подал. Да ведь из строю не положено.

А подпоручик ещё прошёл глазами по первой шеренге, думаючи (и на Арсении тоже-ть задержался, прямо в глаза), – и тогда сказал уже не читким голосом, а помягше:

– Так вы поняли, ребята? Государь отрёкся от трона в пользу брата Михаила. А Михаил – в пользу Учредительного Собрания, какое оно установит правление, – царь ли, не царь.

Пождал.

Понятно не стало, но Арсений промолчал: несуразно вылезать, само прояснится.

А близ его – Шутяков, фейерверкер второго орудия:

– Так кто же царь теперь, вашбродь? Непонятно.

Вот это и непонятно. Слушали.

– Царь теперь, – мягонько наш подпоручик, как он всегда, и губами сулыбился, как сам в том виноват, – царя теперь, значит, нет никого.

Ну-у-у-у? – Арсений как мехом выпустил. Совсем никого? Да как же это может быть – никого?

– Да – царь-то кто? – вслух у него вышло.

И – к нему подпоручик, тоже вроде дивясь:

– Никого.

Стояли.

Молчали.

Хотелось, чтоб он ещё пообъяснял.

Непонятно. Как это – без царя. Одну голову отъяли – другу приставьте, помилуйте.

Да! – вспомнил подпоручик. И ещё одну бумагу стал читать: Верховный Главнокомандующий великий князь Николай Николаевич приказывает всем начальникам внушить нижним чинам

стойко держаться против врага и спокойно выжидать народного решения о выборе царя.

Ах, ну так выберут! Это – так. Пождать, стойко держаться – это дело. Откуда-то-сь опять Николай Николаич взник, но его знали. Николай Николаич – порядок, он солдата не выдаст.

А всё ж – и от подпоручика ждали.

Он посмотрел ещё по шеренгам, сказал:

– Так вот, братцы. Такая воля царя.

И махнул фельдфебелю листиками – распускай мол.

А сам – пошёл тропкой туда, в командирову землянку.

Ждали, может, от фельдфебеля чего – он иного не придумал, а: «Р-разойдись.»

И – кто ступил медленно, нехотя. Кто ещё стоял.

А Бейнарович сразу заголдонил, не об царе, а там – покурить или как с завтраком.

Молчали. Расходились, всяк себе. Расходились – не объявил фельдфебель, какое теперь занятие. Как бы – праздничный день, никакое. А впрочем рано ведь – ещё завтрак не прикатил.

Ещё ступили – и сошлись Арсений с Шутяковым.

Шутяков – постарше Арсения, борода уширенная, хотя короткая, и сам коренаст. Основательный в службе Шутяков и хозяин дома, верно, – ах. Стал против Арсения – меж фейерверкерами свои разговоры, не теснились к ним, – и тихо:

– Ну? Как понимаешь?

– Да-ть, вот, – причмокнул Арсений, – поди пойми.

– Во времь войны – как же отрекаться? Как ж эт' он? Ну?

Вот только и нукнешь.

А Шутяков:

– Много главных должностёв немцы занимают. Вот они и скинули.

И тише:

– А можа – приказ подложный? Быть такого не можа, а?

Разминались, расступались, перехаживали, все в растере. И друг ко дружке, и так вобща:

– Как же так государь император корону сымает – так и от армии отказалси?

А ведь помнили его, самого царя, в Гренадерской бригаде: не в эту зиму, а в ту – приезжал на Узмошье, и даж по землянкам ходил, на нашей батарее, правда, не был. Не то что в думке одной – где-то царь возвышенный, а вот – тут у нас, своими ногами.

– Покинул?

– Одначе, гляди как обернулось.

– Вот, ядрён колпак, без царя остались.

– Нельзя без царя! – качал головой молчаливый сухонький Занигатдинов.

– Как ж эт' он так сразу сплоховал? – спросил и Сидоркин со шрамом под левым глазом.

– Подскользнулся на ровном месте.

Правильный арсеньева орудия Завихляев – в бороду:

– Место-то ровное, да видать наскользили его.

А Шутяков своё, вкруговую:

– Не, братцы, верно сказывали: вкруг царя – измена. Вот она и объявилась.

И ещё переминались бы, гадали, да зашумели – кухню увидели. От передков сюда катила таратайка, из трубы додымливая.

Заспешили, засновали за котелками.

Повар Исаков, маленький, поспешный, завязал возжи, соскочил и с обычного места, позади орудий, застучал уполовником об свою железную стенку. Да хоть и не стучи, уже подходили.