Красное колесо. Узел III. Март Семнадцатого. Том 2

Солженицын Александр Исаевич

(«Биржевые ведомости»)

… Больше всего жертв было около гимназии Гуревича.

… Весь день 28-го шла осада революционными войсками Адмиралтейства. Засевшие беспрерывно отстреливались ружейным и пулемётным огнём.

… Петропавловская крепость стала главной базой революционного народа.

… Крейсер «Аврора» присоединился к революции.

… Министры, прятавшиеся в Адмиралтействе, скрылись.

…

С генералом Штакельбергом расправа была короткая: он вздумал отстреливаться из револьвера, его расстреляли на набережной и выбросили в Неву.

… Больше всего безобразий производили бывшие городовые и околоточные. Увидели, что пришёл их царству конец, – хотели отомстить. Полицейские вели банды хулиганов на поджоги и грабежи.

… Приводим одну из версий об обстоятельствах, давших толчок народному движению. Офицеры одного из петроградских гвардейских полков получили документальные доказательства, будто через лиц, окружающих императрицу Александру Фёдоровну, ведутся переговоры с германским штабом об отступлении наших войск от Риги. Эти данные были сообщены Гучкову, он передал Родзянко, а тот, не решась огласить с трибуны, сообщил телеграммой в Ставку. В ответ на это и последовал указ о роспуске Государственной Думы и государь выехал из армии.

… У императрицы нашли проект сепаратного мира с Германией.

… У Протопопова найдена переписка с Александрой Фёдоровной, подтверждающая слухи о попытках заключить сепаратный мир.

… Целых два дня горел Литовский замок. Народ требовал, чтобы огнём очистили всю мерзость русских тюрем.

… Военные и штатские ораторы в пламенных речах разъясняли важность перемен.

… Только почему-то в эти дни в Таврический дворец не приходило духовенство, не благословило народ на борьбу со старым режимом. Этим поступком оно подорвало доверие народа, как бы само себя упразднило.

… Бывшие сановники, владыки, встретились в том самом павильоне, откуда с хохотом смотрели на муки исходившей кровью родины.

… Во главе караула 4-й роты преображенцев пришёл и стал посторонний офицер, проникнутый жаждой работы на благо народа, – Сергей Филимонович Знаменский, бывший преподаватель. Он так поставил себя с бывшими сановниками, что они при одном его появлении трепетали и подобострастно смотрели ему в глаза. Он их прямо загипнотизировал своей чистой прекрасной душой.

… Волнения в Балтийском флоте. Флот, по-видимому, ещё не отдавал себе отчёта в сущности великих событий. Команда неясно понимала, что весь офицерский состав восторженно становится на сторону народа.

А.Ф. Керенский просил матросов немедленно прекратить разгром русского флота, нужного русской демократии. Стоявший у телеграфного провода матрос-депутат объяснил, что волнения произошли по недоразумению. Число убитых и раненых чинов выясняется.

… Наша великая Февральская революция прошла тихо и бескровно, к великому нашему счастью.

(«Петроградский

листок»)

434

Ничем не тревожима шла батарейная жизнь: не стреляли немцы, не стреляли мы, совсем тихо на передовой.

Позавчера из бригады просочился странный слух: что в Петрограде было кровопролитие, и убитых и раненых – 20 тысяч. Ни с чем не сообразно, совсем не поверили.

А вчера из пехоты пришло: что в Петрограде перемены в правительстве. Ну, значит, что-то, наверно, есть, узнаем. Потом Чернега принёс такой слух: что Родзянко хотел царицу заключить в монастырь, но она укрылась в английском посольстве, а теперь уехала в Англию.

Что-то, наверно, всё-таки, произошло. Саму царицу офицеры сплошь не любили: хоть бы она и не путалась с этой скотиной Распутиным, но уже то, что допустила слухам идти и разъедать русскую судьбу, – нисколько бы не жалко, если б она в Англию уехала. Но как это может быть? но где же тогда Государь? Какой-то вздор козячий.

И заснули офицеры, настолько не придав значения, что когда рано-прерано поутру сегодня подпоручика Лаженицына вызвали к командиру батареи – он и не вспомнил этого ничего, а так как на фронте стояло тихо – то и подумал, что на разнос, в чём провинился, или куда-нибудь ехать срочно.

Землянка подполковника Бойе была саженей полтораста назад от орудий, по пути к штабу бригады, в маленькой куще деревьев. Денщик постучал, доложил и исчез. Лаженицын вошёл по дощатому полу, откозырял. Землянка была откопана глубокая, по росту подполковника, и оконце порядочное, на восток. Перед самым оконцем приделан стол, на нём бумаги, и за ним же сидел подполковник в кителе, в пенсне.

Очень неживо он голову повернул к Сане, был более чем угрюм. Показал ему сесть на стул сбоку. Саня понял, что дело плохо, вид разнобный. Сел.

Показал сесть, а ничего не говорил. Неопределённо смотрел, и не на Саню. Ну да ледок и всегда был с ним.

Тут Саня заметил, что бумага на столе сверху была – не обычная деловая, рукописная или машинописная, но – отпечатанный типографский листок. Однако неприлично было ему скашиваться и читать заголовок.

Подполковник тоже не начинал. Вот обернулся. Близко было совсем, без фуражки, и свет достаточный, – и вдруг увидел Саня по ту сторону пенсне не те леденоватые, полунедовольные глаза, а больно захваченные. По этим неожиданным небывалым глазам первый раз он видел подполковника растерянным – и испытал жалость к нему, ещё не понимая ничего. Ясно, что этот вечно твёрдый человек попал в беду и, может быть, метаться бы готов, если б не привычка к сдержанности.

Но подполковник не нашёл слов. А взял листок. И переложил его к подпоручику. Сказал даже не шёпотом, почти без звука:

– Прочтите.

И Саня прочёл крупное:

ОТРЕЧЕНИЕ ИМПЕРАТОРА НИКОЛАЯ II

Что-о-о-о?

С чего это вдруг? Ни грома, ни грохота, – отречение?!…

Читал быстро про себя. Да, народные волнения… значит, верно говорили… Сочли мы долгом совести облегчить народу… Он читал, не каждую фразу схватывая… Не желая расстаться с любимым сыном нашим… заповедуем брату нашему… И – всех верных сынов отечества к повиновению царю…