Красное колесо. Узел III. Март Семнадцатого. Том 3

Солженицын Александр Исаевич

Ну, всколыхнулись, мёдом не корми! Тут – каждому сказать гораздо, у каждого свой, из части, пример. Запотянули руки, запотянули: я! я!

Только успевай им слово давать. А кто не получил – так и с места сам добавляет. Или соседям.

И до того своё наболелое, – хошь оставь нас тут до завтрева сидеть без обеда, без ужина – а только выслухайте, дайте душеньку ослобонить.

И говорили, и говорили. Пройтить туда к вышке не всякому доступно – так у себя тут на столик взлазили и крутились.

Матрос полез: о порядках во флоте.

Ему кричат:

– Нельзя разглашать военные тайны!

А фельдшер:

– Надо утилизировать наш опыт

и реорганизовать полковое дело!

– Да ты в новых словах не путайся, как в бабьем платьи! Ты нашими старыми гони!

– Образованным вы не очень верьте, братцы! Им наша свобода не нужна!

– Не, от них тоже поучиться надо! Они книжки читают.

– В книжках, небось, и дерьма много!

И когда б тому конец пришёл – но Богданов окричал, оговорил: следующий вопрос повестки дня!

– Надо признать желательным возвращение из армии на заводы специалистов-мастеровых.

И кто в Исполкоме такую несчастную мысль подал – утверждать это на солдатской секции?

Сразу выперся семёновец неистовый – и давай поливать:

– А что ж рабочие, мать их у…? Значит, нам идти кровь проливать, а они себе 8-часовой рабочий день устраивают? Значит, мы в окопах гниём и денно, и нощно, и недельно, и погоду – и времени нашего не считаем. А они себе – 8 часов рядом с домом отработали, и пошли помылись, и гуляй, и на бабу? Это что ж, братцы, называется равенство? Для чего ж леворюцию закручивали?

И-и-и-их, как подхватились! – забыли про те ротные комитеты, а уж и присягу вовсе, да как завыли со всех сторон:

– Рабочих, мать их перемать!

– Пускай, как мы, работают сутками, не переодёмшись!

– А нет – так заставим! Со штыками – да на завод. Штыком его к станку, да пусть снаряды точит, чёрт ленивый!…

571

Генерал Корнилов не имел привычки читать газеты, и теперешние революционные тоже, – но сегодня поднесли ему в штабе. И он похолодел как серый камень. Какой-то полковник Перетц, и даже не понять так, чтоб из этой Военной комиссии, а просто полковник из Таврического дворца, дал объявление – и не подумав согласовать с Корниловым – что отныне все аресты в Петрограде будет производить штаб Военного Округа, – каково? А производить будет: по письменному или даже телефонному требованию Временного Комитета Государственной Думы (разве он ещё существует?), или министра юстиции (с каких пор штаб Округа служит министру юстиции?), или, уж конечно, Исполнительного Комитета Совета рабочих депутатов, а что эти такое – Корнилов уж посидел там, повидал.

Вот наглецы! У них не стало полиции, так не знают на ком повиснуть. Чёрта лысого вы от меня дождётесь! Пусть сами те умники и арестовывают, кем хотят.

Спросить бы – что же смотрит военный министр? почему у него распоряжаются какие-то полковники из Таврического? И почему он до сих пор не разогнал «военную комиссию» – что она болтается как шест в проруби! Но и военный министр, три дня назад уезжая на фронт, собрал совещание – и что ж опять внушал? Чтобы штаб Округа разрабатывал и дальше: как изолировать царя и царицу от свиты, кого из свиты взять в Петропавловскую крепость, каких служителей арестовать в царскосельскую тюрьму. Вот-вот создаётся какая-то особая следственная комиссия – разбирать дела свиты, царской охраны, прислуги.

Чёрт бы чем ты занимался! – а при чём тут штаб Округа? Ещё и так стоял в груди колом непроглоченным – арест царицы…

А – зачем Гучков поехал на фронт? Фронты – не в ведении военного министра, и нечего ему

там делать. И чем такой объезд поможет при его штатской компетенции? А вот тыловые гарнизоны – как раз министру и подчинены. И он бы лучше задумался: каким способом вывести отсюда на фронт приблудные пулемётные полки, два пулемётных полка на всю русскую армию, вся огневая густота её, – и оба празднуют тут революцию!

Во всём этом бардаке, условно называемом петроградским гарнизоном, безукоризненно по-прежнему отдают честь одни юнкера.

Ниоткуда не встречая поддержки, Корнилов и сам принуждён был посылать своего начальника штаба приветствовать от имени армии ещё и городскую думу – и просить город выделить представителей в совет при штабе Округа (на кой дьявол они тут сдались?). Так – играли все тут теперь. Это была «демократия».

Корнилов не был аристократом. Но от такой демократии тошно ему пришлось, вот влип так влип. Нахлобучили его сверху на этот подстрёканный гарнизон, как сажают матрёшку на чайник.

От такой демократии толпилось в штабе Округа множество офицеров: получали пропуска на отъезд в Действующую армию! Вот порядки, офицер не может уехать из Петрограда вольно, превратили город в тюрьму для офицеров!

Демократия захлестнула за пределы, где мрачился разум: в самом Главном штабе, в другом крыле того же подковного здания, где и штаб Округа, писари собрались между собой, создали комитет и постановили: отрешить от должности генерала Занкевича и ещё других генералов, гонителей писарей (кто гонял их в работе и урезывал наградные к праздникам). И, кажется, генералов этих министр увольнял. А офицеры Главного штаба вынужденно создали свой комитет – и слали писарям мотивированные ответы на их запросы.

Вот только этого одного теперь не хватает Корнилову: чтоб и в его штабе писари создали комитет, а он? – а что ж? – придётся призывать писарей к дружеской товарищеской работе…

Но службу – не выбирают, а куда назначат. Старое – рухнуло бесповоротно, и значит надо поддерживать Временное правительство.

Но – как его поддерживать, если оно само себя не поддерживает? Как строить армию, захлёстнутую болтовнёй? В несколько батальонов – в Волынский, сапёрный, Корнилов ездил сам, надеясь подтянуть своим явлением и присутствием. Был – строй, полковой марш, несколько горячих речей и обещаний приступить к занятиям. Но уезжал командующий, и всё оставалось по-старому, и занятий никаких. В несколько батальонов вызвались съездить генерал Нокс и другие английские офицеры, не меньше Корнилова обеспокоенные тем, что творится в гарнизоне. Повсюду встречали их рьяно (лестно, англичане!), везде гости говорили комплименты (в Семёновском уверял Нокс, что просто мечтал бы командовать такой частью), – и повсюду же англичане толковали, что и в английской и во французской армии ограничения солдата гораздо строже, чем хотят устроить в русской. Эти нотации солдаты пропускали меж ушей и кричали «ура» гостям.

Посетил Корнилова знакомый его капитан Нелидов, теперь охромевший, просил приехать к ним в Московский батальон, – и Корнилов ездил вчера. Что он там увидел – было неописуемо. Батальон встретил его на плацу не строем, но толпой, – ужасное зрелище, не приведи никакому генералу так попасть. И на приветствие командующего отвечали из этой толпы лишь местами и вяло-нерешительно. Нельзя поверить, что две недели назад это была армия. Сейчас – стадо. И не представить, сколько же сил теперь нужно, чтобы вогнать это стадо снова в строй.