Красное молоко
Шрифт:
– Думаю, в этом нет необходимости. Я так понял, два года он не прикасался к ним? – в ответ отец отрицательно покачал головой.
– Даже ни разу не вспомнил о них.
– У него был психолог?
– Не долго. Мы ходили всего несколько раз. Мне казалось, поговорить с кем-нибудь нужно, и лучше пусть это будет профессионал. Но Сэм отказался ходить к ней после третьего посещения.
– Координаты психолога у вас остались?
– Да, конечно. Я напишу их вам позже.
– А телефон? В наше время ребенок не бывает без телефона?
– Он был с ним, когда Сэм пропал. Полиция проверяла все тогда. Но…ничего. «Последнее местонахождение объекта зафиксировано по дороге в школу», – попробовал по памяти процитировать он, – И пустота…
– Ясно. Только телефон? Ни планшета, ни ноутбука, ни
Казалось, Харлоу смутился.
– После случившегося мы опасались за психологическое состояние Сэма. Казалось, что полный доступ в Интернет может быть для него опасен. Он пользовался моим ноутбуком, который стоит в кабинете, несколько часов в день, при мне или когда за ним могла следить Эдриен. Я хотел купить ему собственный позже, но замотался, и время так быстро прошло…– казалось, на пороге этой комнаты, чувство вины догрызает несчастные косточки мистера Харлоу.
– Что ж, тогда пока все. Как только появится новая информация, я вам сообщу.
Так закончился мой разговор с отцом мальчика. И он не показал мне вещи сына, которые, по словам бабули, он забрал у нее. Может быть, просто забыл об этом. Всем своим видом Кливлен Удонери демонстрировал такую степень вины и отчаяния, чтоб более мягкое сердце, чем огрубевшее за годы работы, мое, разорвало бы от жалости. «Я просто хочу знать, что у него все хорошо. Здесь или…в другом мире, не так уж важно. Просто хочу знать, что у него все в порядке», – слова, которыми он закончил наш разговор. Мне не оставалось ничего более, как кивнуть.
Неизгладимое впечатление производила и бабушка мальчика. В ней неправильно было все: трезвый разум, память, увлеченность работой. Еще в первые секунды, когда я смотрел на нее, меня посетило ощущение обмана, как будто бы меня водят за нос. И дело было даже не в возрасте, которому она фатально не соответствовала, как будто было что-то еще, что я пока не смог отгадать.
Эти два дома, где жил мальчик, производили тягостное впечатление. Два дома, где ребенок не был никому нужен. Как бы ни демонстрировали тоску и глубокие переживания передо мной два этих родственника, я видел много домов, где искали людей. И в обоих этих домах мальчику не было места. Ему некуда было возвращаться.
Напрашивалась версия, что он мог сбежать сам. Особенно, если нашел где-то еще поддержку, или посчитал, что сможет отыскать настоящего отца (если вдруг Гарри окажется прав). Но слишком много вокруг него находилось людей, которым смерть ребенка могла оказаться выгодна. И направить усилия я решил в этом направлении. Оставался еще вариант, что ребенка могли схватить заезжие «коммивояжеры», но именно эту версию, как основную, полгода отрабатывала полиция, в итоге зайдя в тупик. Поэтому ее стоило оставить напоследок.
Голодный, за целый день, желудок разрезал тишину комнаты недовольным бурчанием. Вспомнив недобрым словом чесночный пирог, и, продолжая размышлять, я двинулся в сторону кухни. Что-то в этом деле не давало мне покоя, резало по живому.
Первое, что я помню, мне восемь лет, задний двор здания, где располагалась ферма приюта, там ходят куры, вокруг сено и помет, и солнце нестерпимо светит в глаза. Дети обступили со всех сторон, они что-то кричат мне, я различаю слова, которые, если печатать их в приличной книге, можно перевести как «выброшенный недоразвившийся кусок плода твоей матери». Гнев и ярость застилают мне глаза, я кричу, что у меня есть родители и они любят меня, и бросаюсь в бой. Но их слишком много. Бьют долго, с особым, остервенелым удовольствием, какая-то женщина отгоняет их, а я теряю сознание. В следующий раз прихожу в себя уже в лазарете, большом помещении на несколько десятков коек, видимо, на случай массового отравления или эпидемии. Надо мной склоняется медсестра в белом халате, кажется, это она отгоняла других детей, от нее приятно пахнет и длинные каштановые вьющиеся волосы, торчащие из под белого чепчика, касаются моего подбородка, когда она наклоняется ко мне. Она говорит мне, что я нахожусь в приюте, здесь уже несколько месяцев, спрашивает, как я себя чувствую и помню ли что-нибудь. Я не помню ничего, ничего до этих двух первых воспоминаний. В приют этого небольшого городка на обочине жизни отдавали отказников (от кого родители отказались в
И вот новое дело разбередило старую рану.
Достав один из подписанных контейнеров, стопочками, как будто на год вперед, сложенных в холодильнике, я запихнул его в микроволновку. По кухне поплыл одуряющий запах вкусной домашней пищи, состоящий из мяса, специй, тушеных овощей и чего-то еще, что мой изголодавшийся нюх уже не разделял. Нажав кнопку чайника, и, улыбаясь заботе Лидии, я подошел к окну, чтобы ополоснуть кружку в мойке, как почувствовал чей-то взгляд, устремленный на меня из темноты. Люди, занимающиеся чем-то незаконным достаточно долго время, а так же те, кто столько же стремится ловить их, в определенный момент обрастают чутьем, которое логически нельзя объяснить. Это сродни повадкам зверя. Чувствовать, когда на тебя смотрят. Чувствовать и никогда в этом не ошибаться.
За окном стояла непроглядная темень. В эту часть двора не доходил свет фонарей с улицы. Но я чувствовал, фактически видел человека, стоящего там, в темноте и смотрящего на меня. Не меняя положения тела и не поднимая глаз, локтем я задел салфетницу, которая с грохотом рухнула на пол. В досаде демонстративно качнув головой и громко чертыхнувшись, не выключая воду, я наклонился, открыл дверцу нижнего шкафа, засунул руку и отлепил пистолет, приклеенный скотчем за раковиной. Проверил обойму, снял с предохранителя, и, на четвереньках, выбравшись из кухни, выскользнул с черного хода и быстро оббежал дом. Это заняло некоторое время, и, выскочив под кухонное окно, я никого там не обнаружил. Завернув на улицу, я осмотрелся. В этот поздний час дорога была пуста, машины мирно дремали, приткнувшись к бордюрам, а окна почти не горели, из прохожих не было никого. Минуту постояв, я медленно прошелся сначала вперед, а затем – назад, внимательно прислушиваясь к незначительным шорохам вокруг. Но район спал, спали даже собаки и кошки на мусорных баках. Уже почти сумев убедить себя, что мне почудилось, я вернулся под кухонное окно и, подсвечивая себе фонариком на телефоне, осмотрел газон. Идеально подстриженная трава, в одном месте, образующем глухой тупичок, была примята, как будто человек стоял здесь долго время, переминаясь с ноги на ногу. Еще раз оглядевшись, я вернулся в дом.
Остаток вечера расслабиться уже не получилось. Человек, стоявший под окном, мог быть кем угодно. Я расследовал много дел, и, порой, оставались недовольные. К тому же, определенный уровень славы привлекал ко мне сумасшедших, порой возникавших на горизонте. Могли быть и просто стеснительные люди, которым проще разузнать адрес и потоптаться под окном, перепугав жильцов до смерти, чем решиться на звонок и назначить встречу. Поклонников Лидии так же не стоило сбрасывать со счетов. Особо не вникая в хитросплетения ее жизни, такие мне не попадались, но при столь яркой внешности и харизме девушки, скорее всего их стоило поискать.
Глубоко вздохнув, и включив камеры, установленные во всем доме, которые передавали картинку в облако, доступ к которой имели Гарри и мой старый друг из полиции нашего городка, я, проверив еще раз все двери и окна в доме, завалился спать прямо в гостиной на диване, трепетно сжимая под подушкой в руке пистолет.
Конец ознакомительного фрагмента.