Красное небо
Шрифт:
Я будто окаменел. До меня еще не доходило все то ужасное, что могло случиться с Таней. Я непонимающе смотрел то на Сергея, то на Степу. У Петруся кривился разинутый рот, он судорожно старался сглотнуть.
Степа вдруг сорвался с места и еще раз побежал к бабке Настусе - как она там? А может, Таня объявилась?
Вышел
Вот денщик приблизился к нам, внимательно всмотрелся, потом что-то тихо сказал Сергею и пошел за толпу, в зыбкий мрак. Сергей подался вслед за ним.
Возвратились они тоже по одному. Шпайтель вздыхал и бормотал:
– Ай, Танья, Танья... Мали девашка Танья...
Сергей молча, сгорбившись, остановился возле нас. Губы его были плотно сжаты, левая щека дергалась...
– Сгорела Таня... - глухо выдохнул он. - Перепились все, уснули - она солому подожгла... Как порох солома... А она еще разносила огонь... Загорелась на ней одежда, хотела в окно выпрыгнуть... А часовой по ней из автомата... Сам он Шпайтелю об этом рассказывал...
– А-а-а! - вдруг дико вскрикнул Петрусь и упал на снег, конвульсивно изгибаясь и дергая руками и ногами. Потом перестал дергаться, тяжело задышал, застонал. Глаза полуоткрыты, на губах лопались розовые пузыри...
Я помню, как ползал под ногами у людей, давясь слезами, как все старались одеть Петрусю рукавичку. А она, хоть умри, не хотела влезать на мокрый кулачок с зажатой в нем снежной ледышкой.
– Люди добрые... Да что ж это делается?! - стонал над сыном дядька Панас, отец Петруся. - А я ж говорил ему - не выходи, ты ж на ногах не держишься...
Потом
Сергей стоял, напряженно вытянувшись, сжав кулаки, и в глазах у него тоже горели отблески пожара.
Вместо клуба была уже огромная груда красно-черных головней. Некоторые, с краю, полуугасшие, еще шипели и дымились беловатыми струйками. К тому месту, где были комнаты офицеров, подобрался, защищая рукой лицо от жары, Карл Шпайтель. Длинной палкой он разгребал жар, что-то искал.
Небо вокруг пожарища начало медленно, неохотно сереть. Занималось утро...
Уже давно было и оцепление снято, и люди разошлись. А мы со Степой все стояли, обнявшись, оцепенев, и слезы растапливали на ресницах льдинки. Мы все смотрели и смотрели на огромные груды углей, ожидали чуда.
Из Слуцка примчалась легковая машина и броневик с солдатами. Из легковушки вылез офицер с блестящими витыми погонами - тот самый оберст, полковник. Сначала ему что-то докладывал длинный, с крестом на шее, гауптман из школы. Потом офицер из клуба прочел список сгоревших: "Бекнер... Бойке... Амбахер... Шютце... Вельбан..." Назвал, сколько винтовок, пулеметов и автоматов осталось в огне. "Гевер... Машингевер... Машинепистоле..."
Полковник кричал, как сумасшедший, сорвал с шеи капитана крест, а у клубного офицера - погоны. И начал хлестать того, из клуба, по лицу...
И гауптмана, и офицера приехавшие солдаты повели в броневик...
Мы все это слышали и видели, как во сне...
Пепел Тани стучал в наши сердца, звал к мщению.