Красные бригады. Итальянская история
Шрифт:
А оружие для Иры?
Мы сдали их на хранение на Сардинию. С помощью Barbagia Rossa, боевого формирования, укоренившегося в районе Нуоро и имевшего капиллярную сеть среди пастухов этой зоны.
В качестве «склада» была выбрана пещера в пустынном каменистом районе Сопрамонте, не отслеживаемая никем, кроме пастуха, который ее охранял. Это было лучшее место для большого груза взрывчатки, ракет «воздух-воздух», базуки или двух, которые должны были оставаться на месте некоторое время. Мы везли его по тропинкам на мулах, и эти пастухи смогли пересечь всю Сардинию, ни разу не проехав по дороге.
Нет, они были потеряны. После моего ареста это абсолютно надежное хранилище было разобрано, и оружие было вывезено в город, неправильно и непонятно. У БР не было военно-воздушных сил, и они не знали, что делать с ракетой «воздух-воздух». Я также мельком видел базуки на фотографии базы, обнаруженной, когда забирали часть Партизанской партии; их там не должно было быть, это был не наш материал. Я полагаю, что в неразберихе раскола никто толком не понимал, что они делают, что берут и чье.
Подробнее об имидже. Вернемся к союзникам. Как вас воспринимают?
Из истеблишмента, даже из левых, как вы знаете. Но не было ни одного революционного боевика, который бы не пытался после весны 1978 года установить контакт с БР. Это был настоящий натиск на нас, и наша численная сила росла. Но это не совсем положительный симптом. Многие ищут нас по убеждению, многие — от отчаяния, я узнаю их, как только вижу. После 77-го года автономия также потерпела крах, и довольно многие ищут выход, но без убеждения. Дело в том, что мы не знаем, как не пускать тех, кто просит войти. Мы не знаем, какой еще признак им дать. Грубо говоря, мы не знаем, как сказать им, что делать. И сказать, что никто не мог спастись так, как мы, без политического собеседника, — все против, ни одного нейтрального. У других европейских вооруженных движений, как правило, была своя сторона, у Ира — Sinn Fein, у Эйдж — Herri Bata-suna, у нас в Италии были только враги. Тем не менее, мы продолжаем быть эталоном, нас ищут, о нас пишут на сайте ..... Я не могу объяснить это. Но, по правде говоря, те, кто не участвовал в вооруженной борьбе, должны спросить себя: это скорее вызов для вас, чем для меня.
Те, кто прибывает так обильно, остаются ли они? Или они уезжают? Или они будут теми, кто потом уедет?
Почти никто не уезжает. Одной из наших сильных сторон была солидарность между товарищами, всеми, кто находился в пограничной ситуации; она сохранялась долгое время, вплоть до разобщения. И еще была очень сильная связь с теми, кто сидел в тюрьме. Даже если вы хотели уйти, вы не могли уйти от них.
Вы как-то сказали нам, что на момент похищения Моро в тюрьме было не более 120 постоянных членов. Это правда?
Учет боевиков всегда был сложной задачей, и не только из-за правил конспирации. С арестами происходят постоянные колебания. Для обеспечения безопасности человек переходит от одной колонны к другой, для перераспределения сил — от одного фронта к другому... думая об этом, мы добились идеальной ротации работы. Между колоннами и фронтами всегда было очень мало регулярных войск, всего 120 человек, что является вероятной цифрой, но, конечно, для нашего лучшего периода. Нам не нужно было больше, у нас была огромная сеть вокруг нас, которая управляла политическими отношениями и всем, что было необходимо.
Количественно оцените ее, эту огромную сеть.
Возьмите количество арестов, это были боевики. И умножьте на десять — это была сеть. Это было здорово даже в темные годы после Моро: я много раз спрашивал себя, почему они пришли, это были молодые ребята, родившиеся после захватывающего движения, которые могли и хотели всего, вокруг было чувство поражения, даже страдания. Конечно, они пришли к нам не на основе энтузиазма. Это было либо очень твердое убеждение, либо потребность, которая преобладала над всеми другими эмоциями.
Распространяетесь ли
Мы везде. Милан, Турин, Генуя, Венето, Тоскана, Марки, Рим... и совсем недавно — Неаполь.
Вы бываете в очень немногих местах.
Это те, которые имеют значение. Мы не коалиция групп. Мы — организация с линией. И когда мы начинаем кампанию, на нас обрушивается гнев Божий. Наблюдатель, не понимающий, какие политические трудности нас сокрушают, может вообразить, что мы сильны. То, что это не так, не понимают даже некоторые товарищи, которые уже несколько лет сидят в тюрьме.
На самом деле, в 1978 году вы умножаете огонь, это град. Кажется, что вы поражаете, прежде всего, тех, кто принадлежит к государственному аппарату, Пальма в Риме до Моро, маршал Берарди в Турине, Эспозито в Генуе, а затем снова судья Тартальоне в Риме в октябре. Какой смысл после похищения Моро и его трагического исхода, в том числе и для вас, наносить удары по этим незначительным фигурам?
Все действия того периода были частью кампании вокруг похищения. В Моро мы нацелились на политические силы, с людьми, которых вы назвали репрессивными аппаратами, и планировали атаку на экономические силы. Это были три направления, по которым мы двигались. С экономической стороны, было трудно ударить по проектам реструктуризации фабрика за фабрикой, в присутствии рабочего движения, которое сопротивлялось, но становилось все более слабым. Это была очень дифференцированная местность, однородная только по масштабам увольнений и сокращений. Мы продвигали бесчисленные мелкие акции против иерархии компании, но чтобы подорвать решимость боссов, требовалось нечто большее. Мы также планировали похитить Леопольдо Пирелли через несколько дней после Моро. Предварительное расследование уже было проведено, мы знали, где он живет, его обычные маршруты, мы выбрали место, где заблокируем его машину, фургон и место, где мы будем его держать, были готовы, не хватало только нескольких деталей и выбора дня. Короче говоря, мы продумали две громкие акции, на политической и экономической почве, в то время как колонны действовали против репрессивного аппарата.
Если бы дело дошло до переговоров, что бы вы сделали со всеми этими действиями, которые были приведены в движение?
Они бы прекратились. Немедленно. У организации была способность мгновенно, очень быстро принимать решения, был разум и дисциплина. На самом деле, похищение Пирелли было приостановлено, как только мы оценили, что то, что было начато сразу после похищения и во время похищения Моро, имело такой политический масштаб, что другие действия ничего бы не добавили. Мы всегда выверяли свои действия по политическим соображениям, правильным или неправильным. С конца 78-го по конец 79-го мы следовали этой логике. Против ДК было проведено максимальное наступление с помощью кампании всех колонн, сконцентрированных между апрелем и маем 79-го: во время обыска/уничтожения Римского комитета на площади Никосии погибли два агента «Дигос», бросившиеся туда после сигнала тревоги, поданного монахиней. Дигос: вот кто с этого момента стал настоящей мишенью. Раньше на столкновения с полицией и карабинерами шли почти исключительно в тех случаях, когда это было неизбежно для достижения других целей. Теперь нет, мы стараемся бить именно по этим аппаратам и особенно по их управленческим структурам, также в министерствах, особенно если они связаны с тюрьмами. Даже перестрелки с квартальными патрулями почти всегда преднамеренны. Правительство поручило репрессивным силам ликвидировать нас, и либо мы противостоим им на той же почве, либо нам лучше остановиться. Мы не останавливаемся.
Дело в том, что вы бьете по политикам и государственным аппаратам, но в социальном столкновении, которое в конце десятилетия становится решающим, подготавливая тотальную перестройку 1980-х годов, вас нет. Не является ли это одним из неотъемлемых ограничений партизанской войны, которая направлена на человека, на символ? На заводе, в январе 1979 года, вы совершаете вопиющую, с вашей собственной точки зрения, ошибку. Какой смысл убивать Гвидо Росса?