Красные фонари

Гафт Валентин Иосифович

Гриша всегда приходил на все мои премьеры. И когда я его видел, то думал: «Сейчас, наверное, какой-то комплимент сделает». Мне нравилось с ним беседовать, потому что он говорил не просто хорошее, а то, что меня вдохновляло. И я иначе, чем с другими, с ним разговаривал, по-другому был свободен. Его присутствие помогало мне быть интересным в разговоре, быть может, и для себя тоже. С ним было легко, я видел, какими глазами он смотрел. С другим человеком иногда закрываешься, а с Гришей — наоборот, потому что он умел замечательно слушать и заведомо к тебе хорошо относился.

И в то же время Горин не какой-то там кабинетный сочинитель, все время твердящий о литературе и театре, и лишь о них с ним и можно поговорить. Гриша был мужчиной! Прекрасно пил, ел, курил трубку, очень красиво одевался, носил качественные дорогие костюмы, свитера,

ботинки, менял машины. Он был мен — вот кто. Широкий человек, который не забивал голову мелочами, нормально и естественно относился к окружающим вещам. Никогда я с ним не общался только как с писателем. Потому что Гриша воспринимался прежде всего как сильный, спортивный, шикарный мужик с прекрасным торсом, замечательной шеей. Он хорошел год от года, становился по-настоящему красивым. Будто его мастерство слилось с ним и одно способствовало другому. У себя в кабинете он сидел и что-то придумывал, занимался своим делом, там-то уж точно он был только писателем, но вне этих стен это абсолютно не мешало ему быть любым.

Он был достаточно принципиален и не всегда ласкал слух. После последнего спектакля, где мы играли, он сказал: «Да, вы хорошо работаете, но это рядовой, обычный спектакль, это уже все известно». Не говорил: «Ах, вы удивили! Это потрясающе, браво!» — как, бывает, восклицают около гримуборных. Не выдумывал ничего, не говорил праздно. Но приходил. Он очень любил театр, ходил на премьеры, на концерты. Он умел любить людей, умел ценить их и делал это очень соразмерно тому, что они собой представляли.

Последний раз я его видел на похоронах Олега Ефремова. Сидел в бельэтаже во МХАТе, смотрел на гроб с Олегом, на людей, и мне было ужасно грустно. Потом я нашел глазами Гришу в партере и подумал про себя: «Господи, как хорошо, что он здесь». Почему-то я на него очень долго смотрел, взгляд сам остановился. А спустя две недели его не стало. Отсутствие Горина для меня невероятно ощутимо. Я все время вижу пустоту на его месте.

Теперь мы будем ее заполнять, насколько это возможно, собой — играя в его спектаклях, рассказывая и вспоминая о нем.

Капля дождя

Капля дождя

К земле стремится капелька дождя, Последнюю поставить в жизни точку… И не спасут ее ни лысина Вождя, Ни клейкие весенние листочки. Ударится о серый тротуар, Растопчут ее след в одно мгновенье, И отлетит душа, как легкий пар, Забыв навек земное притяженье.

Елка

Ходили по лесу, о жизни трубили И елку-царицу под корень срубили, Потом ее вставили в крест, будто в трон, Устроили пышные дни похорон. Но не было стона и не было слез, Снегурочка пела, гундел Дед Мороз, И, за руки взявшись, веселые лица С утра начинали под елкой кружиться. Ах, если бы видели грустные пни, Какие бывают счастливые дни! Но смолкло веселье, умолкнул оркестр, Для следующей елочки спрятали крест. Ходили по лесу, о жизни трубили…

Зима

Были лыжи, была лажа, Было очень много лжи, Я тогда женился даже, Был я в раже, хоть вяжи. И к чертям в корявый танец Закружил Бабу-Ягу! Кровью пал на снег румянец В заколдованном кругу.

Дерево

О

дерево, свидетель молчаливый Природы перемен и тайн, что не познать. Сегодня день холодный и дождливый, Я в дом вошел, а ты должно стоять И мокнуть под дождем, скрипеть и гнуться, Но до конца стоять где суждено… Но отчего твои так ветки бьются, Стучат в мое закрытое окно?

Дзинтари

Сил драгоценных снова набираюсь, Тебя касаясь, желтенький песок… До моря два шага, иду, купаюсь И слитком золотым ложусь у Ваших ног.

Пляж

Застыли, как в молитве, Лежим без колебаний, Как будто после битвы, Как будто перед баней. Головки, как на плаху, Мы положили рядом, Она — бела как сахар, Я — кофе с шоколадом.

Море. На пляже

Между досок на причале Я смотрю на море в щель — Где-то там морские дали, Где-то там морская мель. Что-то море взволновалось, Изменило даже цвет. Долго ли мне ждать осталось, На мели я или нет?

Бра

Ты при свете спать хотела, Наше маленькое бра, Освещая твое тело, Ночь горело до утра. Но под утро — в чем тут дело? Наше бра перегорело. Ты куда-то вдаль глядела, Похудела, побледнела. Я спросил: «Не заболела?» Ты сказала, что здорова. Неужели наше бра Нам выбрасывать пора?

Трельяж

Я расстроен — я расстроен, В профиль — нос длинней, чем думал, И анфас — я лопоухий, Что красив я — только слухи. Влево я смотрю — вы вправо, Вправо — вы наоборот. Сам себя беру в облаву, Ах, какой противный рот. Ну, ребята, кто тут лишний? Ведь не все вы — пустота? И костюмчик — никудышный, И рубашечка — не та. Кто из вас ненастоящий? Кто здесь я, а кто мираж? Хоть всю жизнь глаза таращи, Не ответит вам трельяж. И берут меня сомненья, Лезет же такая блажь, Может быть, я — отраженье Тех, кто спрятан за трельяж?