Красные фонари

Гафт Валентин Иосифович

О Рыба, чудо эволюции! Тебя ел Моцарт и Конфуций, Ел, кости сплевывая в блюдо, Так чудо пожирает чудо!

Ну, как он это вдруг соединил? Чудо природы и чудо человеческого гения. Неожиданность мыслей, неожиданность сравнений. В нем, конечно, это очень сильное и прекрасное качество. И своей неординарностью он очень интересен многим людям, не только на сцене, но и в жизни интересен тем, кто его знает. Неожиданный, иногда странный, иногда очень резкий, ну всякий. Он очень многопланов в своих проявлениях. Именно это вот, я думаю, видят все, кто сталкивается с Валей даже на короткое время.

Вместе с тем он очень пристрастный и увлекающийся человек. У него всегда небезразличное отношение ко всему, к людям, к коллегам, что приводит иногда к большим ошибкам в его оценке и суждениях. Валя может сказать сегодня: «Ну, гениально», потом проходит время, и он может сказать: «Да нет, это дерьмо». Это

не потому, что он беспринципный, — наоборот, это потому, что у него переменилась точка зрения, потому что он увлекся. Он очень пристрастен, потому что ему очень хотелось, чтобы понравилось. Ему очень хотелось, чтобы это было замечательно. Но потом он видит: нет, как бы ему ни хотелось, но это не так. У него как будто пелена спадает, и он видит все в истинном свете. Но это никогда не случайно: и для хорошей и для плохой оценки всегда можно найти корни, понять, почему он сказал так. И это не пустая оценка, ни первая, ни вторая. Истоки этого понятны. Да, мне понятно, хотя я тоже начинаю издеваться над ним, ржать, и он это принимает нормально. Он сам хохочет тоже, когда укажешь, скажешь ему: Валя, да ты что, ты же сам пять минут назад, вчера сказал это, а сейчас говоришь вот это. И он начинает тоже хихикать, хохотать, говорит: у… да, да, вот… И не злится на это.

Я не думаю, что хорошо к нему относятся все. Его очень многие любят, но, наверное, многие и не любят. Потому что он человек резкий, острый, неудобный для благодушного общения. Потому тут могут быть и разные столкновения, и разные отношения. Я думаю, что в театре, во всяком случае в нашем, отношения определяет сцена, то, что актер делает на сцене. А так как Валя замечательный актер, я думаю, это и определяет отношение к нему. Даже те люди, которые его недолюбливают, все равно не могут относиться к нему равнодушно или просто плохо, потому что они видят: то, что он делает на сцене, это безусловно замечательно. У него не просто мастерство, а талант, большой талант. Это очень многое определяет в театре.

Мизансцена

Жалюзи

Свет в окнах комнаты Зизи Мешал мне спать, но жалюзи Я опустил, мои глаза Уже не резала слеза. У моего плеча, вблизи, Тихонько плакала Зизи, Не знаю только с чем в связи, Ведь опустил я жалюзи.

Монета

В забытом кармане монета лежала, Была она мелкой и стоила мало, Но цену монета себе набивала И старый карман про себя презирала. Однажды забытый карман приоткрылся И пальцами кто-то в монету вцепился, Когда она звякнула в мокреньком блюдце, Ей снова в карман захотелось вернуться.

Гитара

О! Гитара! Бюст и таз, Будь вы стары или юны, Словно жилы, ваши струны Вдоль пересекают вас. Ваш атласный алый бант Украшает гриф, как шею. Взять вас на руки не смею, Жаль — но я не музыкант. Кто-то взял вас не спеша И запел тихонько, грустно. И откликнулась Душа Почему-то из-под бюста.

Шахматы

Победу на доске одерживали слева, Пробилась в Королевы пешка-дева, И Правый пал Король пред ней, Но, цвет лишь изменив И не убавив гнева, Встает Король, с ним рядом Королева, И снова рвутся жилы у коней, Опять трещат ладьи, и из слонов гора Уже давно лежит у кромки поля, Но пешки Левые на трон не рвутся боле — Им Правых поздравлять пора!

Реприза

Дешевая Реприза, Но Реплики-подлизы Прощали ей капризы, И не ее вина, Что делали сюрпризы Ей Короли, Маркизы, И сверху и донизу Рассыпалась она. Когда-то знаменита, Теперь она — забыта, Уныла и забита, Таков

конец пути. Живет она несыто, Комедия финита, Разбитое корыто, Где б Автора найти?

Мизансцена

Всем известно, Жизнь — Театр. Этот — раб, тот — император, Кто — мудрец, кто — идиот, Тот молчун, а тот — оратор, Честный или провокатор, Людям роли Бог дает. Для него мы все — игрушки, Расставляет нас с небес… Александр Сергеич Пушкин, А напротив — Жорж Дантес!

Кожа

И тонкой была, и чувствительной кожа, Любого она доводила до дрожи, Теперь эту кожу ничто не тревожит, Хоть стала и тоньше, и с виду моложе. Ту, старую, кожу распяли подтяжкой, Разгладив все чувства и память бедняжке.

Мартышка

Мартышка, малышка, Что чешешь подмышки? Что попочку чешешь, Затылок и лоб? Скажи, за какие такие делишки Аж в клетку тебя засадить кто-то смог? С тобой мы похожи, Наивные рожи, И глазки, и ушки, и пальцы, и рот. Чесался б я тоже, Кто знает, быть может, Все мог сделать Боже наоборот!

Кот

Кот мой свернулся калачиком, Глазки блеснули во тьме, Это работают датчики Где-то в кошачьем уме. Ушки стоят, как локаторы, Слушают тайную тьму, Все, что в его трансформаторе, Он не отдаст никому!

Кошкам Куклачева

Нет, кошку никому не подчинить, Она не поддается дрессировке, И тайной независимости нить Не ухватить в загадочной головке. Но иногда расщедрится сама И сделает кошачье одолженье, Чтоб дрессировщик не сошел с ума, Все выполнит без капли униженья.

Малеру

Я слушал Малера, закрыв глаза, Застыла на щеке слеза. Мне было страшно, но напрасно, Я видел смерть — она прекрасна.

Евгений Стеблов

на исполнение роли Гаева

в пьесе А. Чехова «Вишневый сад»

Сколько движения, мимики, слов, Кое-что в цель, кое-что — мимо «Сада». Как вы прекрасны, Женя Стеблов, И изнутри, как всегда, и с фасада. Зря, может, пробуем, роем ходы, Вот уже век не отыщут причину, Из-за чего вырубают сады, «Желтого в угол, дуплет в середину». Может, отучимся капельку врать? Будем друг друга любить, а не злиться. Если бы, если бы, если бы знать, — Фирса больного отправить в больницу.

Лия Ахеджакова о Валентине Гафте

Встретились мы впервые на телевидении, за кадром озвучивали картинки: он мальчика, а я девочку. Это было очень давно, год не помню. Мы были молоды, деньги зарабатывали где придется. Потом встретились на радио, где писали уроки русского языка для каких-то африканских народов, может, Зимбабве. И вот я помню, что уже тогда он потряс меня, как бы это сказать — требовательностью к себе. У него был текст: «Я робот, мне восемь лет». Мы уже все очумели, а он не давал больше никому делать свои дубли: то ему казалось, что его голос не тянет на восемь лет, то — что он не робот, а то — по-русски текст нехорошо звучит и эти народы не смогут учить язык по такому произношению. Всего было около ста дублей. Конечно, кроме «Я робот…» там еще были какие-то предложения, но «отделывал» он только эту деталь.