Красные фонари
Шрифт:
Гафт — знатный эпиграммист, при этом весьма профессиональный. Его можно иногда упрекнуть в грубости? Пожалуй. И в злости метких эпиграмм? На здоровье. В несправедливости? Это как посмотреть. Он, на наш взгляд, не просто эпиграммист, он своего рода Пимен наших достойных эпиграмм театральных времен. Тем более что он бывает и учтив, и благожелателен, даже пафосен в этом жанре. Например, четверостишие — это и не эпиграмма вовсе — о коленонепреклоненном Гердте. Об эпиграммах Гафта и благодаря им можно было бы написать диссертацию и проанализировать театральный, а стало быть, этический, эстетический и даже политический контекст. Но это завело бы нас слишком далеко и привело бы к иному жанру нашего сочинения.
Ограничусь утверждением: эпиграммы Гафта
Невольно, по совпадению, нечто вроде каламбура: «Гафт остроумен, и не только. Он удивительный талант, как Ленский, он, влюбившись в Ольгу, на Остроумовой женат». Мой сиюминутный импровиз всего лишь блудодейство шариковой ручки, движение строки, не боле. К слову говоря, та же Ольга Остроумова, замечательная актриса и, что редко бывает, очень глубокая, умная женщина, выйдя замуж за нашего героя, присоветовала Вале не печатать его лирические опусы. Насколько мне известно, Гафт прислушался. И, на наш взгляд, поступил правильно, умно и даже мужественно. Уметь ограничить себя не многим доступно. Наступить на горло, так сказать, собственной песне.
Соблазна публикации «Из лирики» избежали немногие из популярнейших актеров и даже режиссеров. Как ни оправдывайся — это, мол, мои дневники в стихах, — получится: «Папа, пришли денег!» Одна, даже ставшая популярной во всей стране, песенная строчка не делает непоэта поэтом.
Один эпизод из жизни, девяностые годы. Израиль. Тель-Авив. Мы сидим в шезлонге на берегу Средиземного моря. Точнее, я сижу одетый, мне, израильтянину, в октябре уже холодно. Валентин, раскинув свое мощное мускулистое тело на пляжном матраце, умудряется греться на октябрьском солнце. У него здесь проходят удачные гастроли. Настроение отличное. Он читает мне тут же на пляже что-то из своей лирики. Помнится, что-то о бабочке. И прочитано совсем недурно. Потом о жирафе, кажется. Ждет оценки, реакции. Я напоминаю другу стихи о бабочке то ли Самойлова: «Я тебя с ладони сдуну, чтоб не повредить пыльцу», то ли Бродского: «Бобо мертва, но шапки не долой». Завожусь, читаю «Жирафа» Гумилева.
Он понял меня. А что тут не понять? «Ну, я ж не претендую. Это так, Мишаня, от нечего делать». — «Понятно, Валь, в общем, это ты неплохо накатал, но…» Дальше можно не продолжать. Он меня понял. За то и ценим друг друга и не обижаемся. Обижаются только горничные. Мы смеемся над собой, друг над другом, зато и любим друг друга. И, как мне кажется, добры не только друг к другу, хотя говорят: «Гафт злой». А уж про меня — такое, хоть святых выноси. И пусть себе. Мне-то важно быть понятым такими, как Гафт. Сдается, что и ему тоже. Оттого и дружим, хотя и видимся крайне редко. Работаем в разных театрах, вместе почти не снимаемся.
А ведь снимались когда-то. Начинали в 1955 году в картине Ромма «Убийство на улице Данте». Съемки натуры были в Риге. Я играл Шарля Тибо, красавца, труса и подлеца, который предал свою мать и присутствовал при ее убийстве. Гафт и Олег Голубицкий ее убивали. Тому предшествовал ряд событий, в которых я участвовал как один из основных персонажей. Гафт лишь в одном — до и в одном — в тюремной камере вместе со мной — после. Слов у него было мало. Валька был так зажат от волнения и неопытности, что с трудом произносил эти немногие слова. Ромм сказал: «Что ж, хорошо. Получится такой застенчивый убийца».
Но это было уже в мосфильмовском кинопавильоне после бессловесных натурных съемок в Риге, где мы щеголяли в роскошных костюмах наших персонажей, сшитых лучшим портным Москвы тех лет Исааком Затиркой. Три молодых красавца, одетых по последней французской моде, шествовали по советской Риге тех лет. Девочки падали в обморок.
Шли годы. Играл в театре и снимался в кино я. Гафт играл в театре Гончарова,
Вскоре он оставил и роль, и театр и перешел в театр «Современник», откуда я в 1971 году ушел. Он заменил меня в роли дядюшки Адуева и в ненавистной мне роли, роли Стеклова в «Большевиках» Шатрова. А также начал репетировать Шамраева в ефремовской «Чайке». Лишь потом, после ухода Ефремова во МХАТ, уже в волчковском «Современнике» Гафт стал признанным протагонистом этого театра и сыграл блистательные свои роли — Джорджа в «Вирджинии Вульф», каплея Гусева в «Валентине» Рощина, городничего в «Ревизоре», Хиггинса в «Пигмалионе» и десятки других в постановках Галины Волчек, Георгия Товстоногова, Валерия Фокина и других.
Еще одна его поразительная роль в театре, на сей раз имени Моссовета, в спектакле Юрия Ерёмина «Муж, жена и любовник» по Достоевскому, недавняя его роль. В этом же спектакле играет его замечательная Ольга Остроумова. Произошло сие относительно недавно. А до того прошла целая жизнь артиста Гафта, известного и любимого всей страной.
Одна из его многочисленных киноролей — роль в телефильме Петра Фоменко «Спутники». О ней много говорили, писали — и не зря. Еще много-много других. Гафт и рязановский артист в том числе: «Гараж»; в водевиле Горина и Рязанова, где Гафт — красавец-гусар; «Мелодия для флейты», «Небеса обетованные». Но любовь публики к его дарованию продиктована не только участием в фильмах Эльдара Александровича. Он играл еще в десятках других. Каков же киногерой Валентина Иосифовича? Почти всегда это большой, сильный, умный, красивый — то, что называется стопроцентный — мужчина, даже мужик. Это его, как теперь говорят, имидж. За это его любит массовый зритель. Не только, конечно, есть же еще и острохарактерная роль слуги, дворецкого в телекомедии «Здравствуйте, я ваша тетя!», где снимался и я. Есть две роли в комедии-сказке «Иван да Марья», двух идиотов-проходимцев, казначеев, которых мы с ним сыграли, спели, пританцовывая фрейлехс. Был телеспектакль А. Прошкина «Записки Пиквикского клуба» по Диккенсу. Гафт — Сэм Уэллер, я — Джингль. Было это давно — в семидесятых.
А вот в самом конце восьмидесятых мы с Валентином сошлись в творческом клинче всерьез. Произошло сие замечательное для меня событие, когда я приступил к съемкам телефильма по пьесе Фридриха Дюрренматта «Визит старой дамы». Наш фильм зовется «Визит дамы», так как наша дама уже замысливалась не старухой. Сыграла ее эффектная, трагикомическая, совсем не старая Екатерина Васильева — миллиардершу из Америки, Клару Цаханасьян, возвращающуюся отомстить провинциальному заштатному европейскому городку Гюллену за попранную здесь молодость, сделавшему из порядочной девушки портовую шлюху в бардаке, где она случайно схватила бога за бороду. В числе ее клиентов оказался старик-миллиардер армянин Цаханасьян. Она стала его женой, затем его сказочно богатой вдовой.
И тогда она решила восстановить справедливость: вернуться в свой вконец разорившийся городок в европейском захолустье и потребовать за помощь городу в миллиард долларов жизнь того, кому вместе с любовью отдала свою девичью честь, от которого забеременела и который променял ее, свою любимую, на приданое за нелюбимой — маленькую лавочку, теперь тоже разорившуюся, как и он сам. Их ребенок — когда-то родившаяся девочка — умер в детском приюте. И тогда Клара стала проституткой. Дальнейшее известно.