Красные лошади (сборник)

Погодин Радий Петрович

От старшины Алька вышел преображенным. Гимнастерка, брюки, шинель все было впору. Пилотку старшина надел Альке лихо набок, она так и застыла.

Алька шел, в меру выпятив грудь, слегка подав плечи вперед, тощий, но осанистый. Позвоночник, привыкший за последнее время к сутулости, ломило, дыхание от этого затруднялось.

Старшина, посмотрите, Швейка-то как вышагивает! Ишь резвый. Ишь какой экстерьерный. Эти слова произнес писарь Тургенев, высунувшийся в дверь.

Алька не обиделся в писаревой интонации слышалось доброжелательство, даже

гордость.

Так они менялись в спортивном зале. Из сопливых шкетов, пацанов, гопников превращались в людей, с которыми полагалось говорить вежливо и убедительно. Они приходили в спортивную школу кто в чем, но одинаково серые, упрятанные в скучную одежду, как в шелуху. Гимнастическая форма: белые майки, синие брюки с красным пояском и черные мягкие туфли вдруг делала их движения строгими и свободными. В сознании возникало острое ощущение гордости, предчувствие новых возможностей и нового языка

Швейка, ты чего этаким павачом ходишь?

Алька обернулся. На него нахально глядел и ухмылялся ординарец командира роты Иван пилотка лепешкой, шея отсуютвует.

Не Швейка Швейк, сказал Алька.

Усвою. Ординарец оглядел его со всех сторон. Павач, между прочим, павлин. Интересное слово Я тебя жду. Комроты велел отвести тебя к сержанту Елескину. Смотри ты, автомат тебе выдали натурально и запасную диску

Диск, поправил Алька.

Усвою. Стрелять-то умеешь?

Алька покраснел.

Идем к сержанту Елескину он к педагогике слабость имеет.

За спиной у Альки висел вещмешок, в мешке котелок луженый, крашенный поверху зеленой краской, и ложка большая деревянная, вырезанная в Хохломе из мягкой липовой чурочки.

Сержант Елескин, принимай стюдента, сказал ординарец. Башковитый стюдент.

Сержанту Елескину было за двадцать, он сидел, прислонясь к рассохшейся бочке, играл на балалайке Светит месяц. Телосложение он имел бурлацкое, с тяжелой сутулостью, которая возникает не от возраста, не от согбенности перед жизнью, но от тяжести размашистых плеч, глаза голубые, с пристальным любопытством, такие глаза редко лукавят, но всегда немножко подсмеиваются. Оказалось, сержант Елескин не командует никаким подразделением, даже самым маленьким.

У нас во взводе двадцать сержантов, сказал он. И младших, и средних, и старших. Даже трое старшин. Разведчики

Весь день сержант Елескин обучался играть на балалайке и обучал своего приданного владению оружием. У него целый арсенал был. Кроме автомата, гранат, запасных дисков, ножа и трофейного пистолета, сержант владел ручным пулеметом.

Нынче у нас особое будет задание Светит месяц, светит ясный Я пулеметик на всякий случай выпросил. Хорошая машина дегтярь Светит полная луна

Алька быстро освоил автомат и снаряжение автоматных дисков. Но вставить снаряженный диск в автомат сержант ему не позволил.

У тебя еще руки торопятся.

Степан лежал на спине и, поглаживая балалайку, смотрел в небо.

Ишь, говорил он, небо как разбавленный спирт. Бывает небо как чернила, бывает как болотная

вода. У меня на родине небо такое уж разноцветное У нас воды много озер и болот. Не валяй затвор в песке. Песок оружию рак. Здесь, Алька, вода не та. Здесь разделение. Вот вам вода вот вам суша. А у нас разделения нет, везде сверкает, переливается, испаряется.

Альке этот монолог был понятен и близок. С детства он привык к городу, отраженному в воде: в реках, каналах, речках; к городу, который встает над водой куполами и шпилями и лишь затем вытягивается в узкую полоску это когда плывешь на пароходе из Петергофа.

По особой психологической причине образ строгого города, отраженного в светлых водах, всегда заслоняли в Алькиных воспоминаниях сырые захламленные дворы, запах непросыхающей штукатурки, плесени и гниющих дров. Вероятнее всего, потому, что вырастал он и его сверстники в основном не в парках, не на широких площадках и проспектах, не на гранитных набережных, но во дворах, зажатых облупленными многоэтажными стенами.

В их доме было два двора. Один довольно просторный, даже с развесистым деревом, которое жило вопреки гвоздям и ножевым ранам, другой задний, образованный глухими неоштукатуренными стенами соседних домов. Там стояли помойки и водомер, у стен были сложены доски, кирпичи, бочки с известью и гора булыжников. На заднем дворе зияла арка с закрытыми на тяжелый погнутый крюк железными воротами. Под аркой играли в орлянку, в пристенок на этой сцене Шура плясал чечетку. Руки у Шуры, всегда спрятанные в карманы брюк, были тяжелыми, с кожей какого-то каменного оттенка. Чечетку он плясал с угрожающей виртуозностью. Подражая ему, мальчишки шлифовали булыжник подошвами, ходили расхлябанно, кривили рот в брезгливой усмешке, шепелявили, щурились и безжалостно отпускали щелчки малышам. Щелчок самого Шуры, по некоторым свидетельствам, валил с ног.

В начале сентября пятиклассники Алька, Гейка и Ленька Бардаров, имевший громогласную кличку Бардадыр, пришли во Дворец культуры имени Кирова. Они стояли перед заведующим детской спортивной школы в обвисающих майках, в трусах ниже колен считалось: чем длиннее трусы, тем они футбольнее. Руки в цыпках, колени в болячках.

Выдающееся пополнение, сказал заведующий. Расслабьтесь, я ваших глаз не вижу сплошные брови В какую же секцию вы устремились?

Бокса! отпечатал за всех Ленька Бардаров. Будем Шуру лупить.

Но заведующий спортивной школой по каким-то своим соображениям записал их в гимнасты

Когда смеркалось, сержант Елескин подал команду:

Вали, Алька, за кашей. Солдат на фронте как сова: только в потемках пищу принимает. И пропел: Солнце скрылося за ели, время спать, а мы не ели

Ротная кухня потела в разбитом глинобитном сарае. Повара повыбрасывали оттуда издержавшуюся крестьянскую снасть, бережливо оставленную то ли для памяти, то ли для ремонтных целей. Все это валялось у входа, обруганное спотыкающимися разведчиками, но не сдвинутое даже на сантиметр.