Красный буран
Шрифт:
— Нет, если ты намерен стоять вот так, раскачивая свою здоровенную ирландскую челюсть целую ночь, — крикнул в ответ скаут, выводя Малыша Кентаки из-за сторожевой будки. — Отойди от ворот, Даффи. Мы проезжаем. — Пока скаут говорил это, сержант обернулся к нему, спиной к воротам, впервые заметив лошадь.
— Погоди, парень. — Его ирландский акцент стал почти нежным. — Разве это не Малыш Кентаки у тебя в поводу?
— Полковник Фентон…
— Полковник Фентон никому не даёт садиться верхом на эту лошадь. Тебе придётся предъявить пропуск, Перес.
— Он у меня здесь, Даффи, — скаут беззаботно двинулся
— Руку прочь от этой шубы, — Даффи угрожающе схватился за карабин.
— Как скажешь, сержант. — Рука взлетела из шубы вверх и в сторону с удивительной быстротой. Защищаясь, Даффи попытался выбросить вперёд руки, но человек не в силах двигаться быстро, если он пробыл на страже полчаса при температуре минус сорок. Ствол кольта угодил ему сбоку по голове с оглушительным треском, и Перес чуть отступил, давая телу сержанта медленно сползти вперёд в снег. — Легче, Малыш, легче, — успокоил Перес пляшущего жеребца, — Скорее всего тебе ещё придётся видеть такие тела на снегу по эту сторону Мьюлшоу.
Быстро подхватив карабин сержанта и подвесив себе на плечо, Перес задумался над тем, что ему делать с лежавшим без сознания Даффи. Останься он лежать вот так — в десять минут замёрзнет насмерть. В то же время Перес не мог рисковать, относя его назад в казармы, Пока он колебался, из бурана вынырнула какая-то фигура.
— Эй, это ты, Даффи?
— Кто идёт? — скопировал скаут грубоватую ирландскую речь сержанта.
— Сэм Бун. Где эти ворота? Я опять тебя потерял.
— Сюда, Сэм.
— Слушай, сержант, ты не видел Переса, а? — Капрал разговаривал на ходу. — Он вырвался наружу и выкрал лошадь полковника. Ему помогла эта девушка. Конюшенный сержант задержал её, когда она выходила из стойла Малыша Кентаки. Он просто затолкал её в кухню, пока я уходил с кофе.
— Во имя Божье, Сэм. Иди скорей сюда с этим кофе. Я прямо падаю. И знаешь, парень, — тёмное лицо скаута осветила ухмылка, — ты найдёшь моё невинное тело лежащим в снегу, где Перес стукнул меня по туповатой голове. И будь добр — закрой чёртову дверь за ним. Этот язычник-скаут оставил её открытой.
К тому времени, когда отзвучали последние слова, Перес вывел лошадь за ворота. Бросив последний взгляд через узкое отверстие, он увидел, как капрал Бун склонился над простёртым телом сержанта Даффи, услышал проклятие и дождался того момента, когда высокий солдат побежал к раскрытым воротам.
За секунду до того, как капрал Сэм Бун добрался до щели в ограде, кружащаяся пелена снега скрыла от него круп Малыша Кентаки. Озадаченный солдат напряжённо вглядывался в белую пустоту. И прямо на глазах, пока он силился различить следы коня и всадника, уводившие от ворот, они уже исчезали под растущим снежным пологом.
Пройдя метров пятьдесят, Перес стал огибать ограду ворот, пробираясь к южной стене. Здесь он повернул прямо на юг, всё ещё ведя Малыша Кентаки, по-прежнему ступая так осторожно, словно то был полдень ясного осеннего дня.
Он не ожидал встретить по дороге враждебных индейцев. Было что-то между четырьмя-пятью утра, и термометр колебался где-то у минус пятидесяти. Ветер, неистово завывавший в течение двенадцати часов, внезапно упал до призрачного шёпота. Снег стал падать отвесно вниз.
Перес осторожно выбирал дорогу сквозь белую муть.
Перес считал всегда, что после женщин лошади — самые шумные существа на свете. Он знал также, что самый верный способ возбудить в тех и других любопытство — это игнорировать их. Таинственные действия человека, шедшего впереди, пробудили любопытство Малыша Кентаки. Его вытянутый нос висел на хвосте волчьей шубы скаута, словно гончая на хвосте у лисы. Зная лошадей, Перес так и не оглядывался, лишь тихонько цокал время от времени языком, когда конь слишком поджимал его сзади.
Отсчитав тысячу шагов на юг, Перес укутал нос высокого жеребца, всё время лаская и шепча ему что-то. Затем они вновь двинулись вперёд, удвоив осторожность.
Забрезживший рассвет начинал пронизывать черноту бурана, когда они входили в пояс лесов примерно на том расстоянии от форта, где скаут рассчитывал обнаружить палатки сиу, если вообще они здесь были. Он не имел представления о том, где именно капитан Хауэлл заметил дым палаток, но и не зная того, почти точно определил расположение индейских типи.
— Если нам удастся пройти ещё милю без того, чтобы воткнуться носом в типи, — прошептал он любопытному жеребцу, — мы сможем двинуть дальше верхом, да побыстрее.
Но Перес знал, что впереди опасность ещё большая, чем враждебные палатки; опасность тем большая, что Малыш Кентаки был жеребцом, эта опасность — стадо индейских кобылиц!
Краснокожие всегда старались разместиться между своими врагами и собственным, столь ценным для них, табуном; по опыту Перес знал, что едва только минует палатки, его будет поджидать главное препятствие. Войти в гущу жаждущих диких индейских кобыл в компании с жеребцом вроде Малыша Кентаки было всё равно, что привести голубых кровей колли в стаю домашних псов. У Переса не было иллюзий относительно того, что произойдёт: попытаться удержать тысячу триста фунтов веса Малыша Кентаки означало конец поездки Поуни Переса.
Скаут невесело усмехнулся этой мысли. А-а, ладно. При малой толике счастья им удастся пройти ещё с милю, не натолкнувшись ни на покров палатки, ни на стадо лошадей. Но случилось так, что счастье отвернулось от Переса.
Первым предупреждением прозвучало мощное фырканье Малыша Кентаки, что-то вроде прочищения носоглотки, что всегда сопутствует тому, когда лошадь впервые чувствует нечто такое, что ей не нравится. Перес в один миг повис на шее жеребца, с силой пригибая его голову книзу. Но случившегося поправить было нельзя. Справа послышалось ответное фырканье, а вслед за ним — два-три вопросительных ржанья. В следующий миг на фоне метели обрисовалась цепочка конных воинов. Они явно не слыхали фырканья Малыша Кентаки, однако насторожились, видя возбуждённое состояние собственных лошадей. Они проследовали так близко рядом с Пересом, что он мог расслышать всхрапывание и дыхание их коней, приглушённое позвякивание заледеневшей сбруи, гортанный говор всадников.