Красный Элвис

Жадан Сергей

— Может, выпьем?

— Нет, я не пью. Знаете, возраст уже не тот, здоровье. Я молоко пью.

— А где вы взяли молоко в два часа ночи? (Черт, что я говорю.)

— Мы с собой привезли, из Британии.

— Проблем с таможней не было? Оно же могло испортиться.

— Нет-нет, что вы — мы же его пересыпаем льдом.

— Так что — вы и лед везете с собой?

— Да, конечно.

— Но это же дорого!

— А вы знаете — у нас в контракте это один из пунктов, такое обязательное условие — мы берем с собой те продукты, которые нам нужны, а организаторы это оплачивают.

— И вы берете с собой молоко?

— Да.

— Чудесно.

Маразм. Чего мне от него надо? Стоит себе человек,

пьет биомолоко, привезенное специально из Британии, а тут к нему разные мудаки цепляются. Так, анекдот, анекдот про евреев, а потом намек.

— Знаете, простите, конечно, что про такое спрашиваю, мне просто интересно, скажите — а остальные из квартета, ну, ваши коллеги, они что, тоже… только молоко?

— Почему вы спрашиваете?

— Простите, конечно, я не хотел вас обидеть, просто…

— Нет, остальные употребляют наркотики, если вас это интересует.

— Простите, я совсем не это…

— Но я давно завязал. Вы что — не верите?

— Верю.

— Это на самом деле только молоко.

— Я верю вам, мистер Баланеску.

— У меня есть квитанция из аэропорта.

— Не надо квитанции, мистер Баланеску…

— Тогда что вам надо?

— Скажите, мистер Баланеску… вы… как бы это сказать… вы — верите в Бога?

— Нет.

— Почему?

— Потому что я атеист.

— Религия разочаровала вас?

— Нет, я всегда был атеистом.

— И в детстве?

— И в детстве.

— А ваши родители?

— Мои родители — католики.

— Ясно… Скажите, а все-таки, как вы считаете — Бог есть?

— Нет, — категорично сказал Баланеску и отпил из пакета.

Похоже, он на меня обижается. Может, он все-таки еврей и не надо ему никаких анекдотов рассказывать. Да и не знаю я никаких анекдотов. Надо его спросить напрямую, а то он сейчас свалит в номер, а я так и останусь со своей морокой.

— Скажите, а это молоко…

— Послушайте, мужчина, — Баланеску занервничал, — я бы с вами охотно поделился этим молоком, мне действительно не жаль его для вас…

— Не жаль?

— …не жаль, но поймите меня — мне уже довольно много лет, я прожил как мог эту никчемную жизнь, я кое-что повидал, я посмотрел мир, видите, я даже по-немецки говорю, у меня нет никаких предубеждений и стереотипов относительно людей, пусть они даже эмигранты, но я вам не могу отдать свое молоко. Просто потому, что у меня воспаление десен, они у меня просто гниют, вот — посмотрите, — он задирает пальцем свою верхнюю губу, — посмотрите, посмотрите, я просто боюсь, что вы подхватите эту заразу.

— Воспаление десен… — прошептал я потрясенно.

— Да, воспаление. Честное слово, мне для вас не жалко. Хотите, я вам в баре поставлю пиво?

— Воспаление десен, — повторил я ошеломленно.

— Но это не смертельно, не волнуйтесь вы так за меня, — Баланеску похлопал меня по плечу.

— Господи, при чем тут вы? — Я был просто раздавлен.

— С вами все нормально?

— Да-да, благодарю, мистер Баланеску. Доброй вам ночи.

— Вы найдете свой номер?

— Да, конечно… Воспаление десен…

— Какой у вас?

— 510-й.

— У меня 511-й.

— Соседи…

— Да, встретимся утром за завтраком.

— Да-да, спасибо…

— До встречи.

На ватных ногах я добредаю до лифта, поднимаюсь к себе в номер и выхожу на балкон. Черт, зачем он мне это сказал. Я относился к нему как к Богу, а теперь что? Гнилые десны, черт, гнилые десны. Я почувствовал, что мне опять становится плохо. Какого черта я тут делаю, почему не поехал обратно еще вечерним поездом? Спал бы сейчас в вагоне, не было бы этой беды. Это же надо — воспаление десен. Что хоть это такое? Как человек может испортить

все впечатление от себя. Конечно, я сам виноват — намек, намек, на что хорошее может намекнуть чувак, у которого воспаление десен? А если он мне приснится с этими своими деснами? Это же помереть можно от сочувствия.

Я вернулся в комнату. В коридоре послышались тяжелые шаги, и дверь в соседний номер открылась. Похоже, Мистер Гнилые Десны вернулся домой. Чего-то там ходит, чем-то занимается, переставляет какие-то вещи, потом заходит в туалет, почему тут такая акустика? пускает воду и начинает мыться. Вода гулко бьется о его широкую спину и скатывается в пластиковое корытце душа. Значит, ванны у него нет. Я этого не переживу.

…ждать до утра, выискивая по тиви старые голливудские вестерны, или спуститься в бар и попросить у них молока, или попробовать заснуть, не знаю даже, что лучше. Тихая-тихая-тихая ночь, которую можно рассматривать прямо с балкона, холодная-холодная-холодная вода, вытекающая из кранов, несколько часов сумерек, несколько знакомых в этом небольшом отеле, которых можно будет еще раз встретить за завтраком, чудесная поездка, фантастическая жизнь, радостные голоса ангелов в лифте и уборщиц на лестницах — я выключаю весь свет, закручиваю краны, забрасываю под кресло пульт от телевизора и падаю в свою наполненную ужасами, страхами и крабовыми консервами теплую двухместную постель.

ТЕРРИТОРИАЛЬНЫЕ ВОДЫ ЕЕ ВАННЫ

Анна-Мария сидит в своей ванне, по края наполненной водою, напустила теплой воды, сидит теперь, о чем-то думает, поднимает рукой волны и слушает приемник, свисающий на кожаном ремешке как раз над густой пеной; она всегда так — проснется где-то в обед, напустит воды и плавает себе, как скумбрия, даже телефон притащила в ванную, он у нее всегда мокрый, бьет током и искрит, разговаривать с ней по телефону — удовольствие небольшое, она постоянно выкрикивает какие-то проклятья, ругается, когда ее током бьет, но не замолкает. Сейчас она неосторожно поворачивается и с головой погружается в густые непроглядные воды, теряя с внешним миром всякую связь, только рука с телефонной трубкой реет над волнами.

Время от времени она выплывает из глубины и, думая о жизни, рассматривает какую-нибудь деталь своего тела, снизу вверх, например, ногти на ногах, крашенные розовым лаком, мама с детства приучила ее — югославскую девочку, — что нужно всегда красить ногти на руках и ногах, можешь не любить страну, в которой живешь, говорила она, а ногти должны быть накрашены, иначе это будет с твоей стороны еще одной им уступкой, в наше время, добавляла она, и в нашей стране это не так уж и мало, девочка моя, — красить ногти на ногах, не забывай об этом, Анна-Мария не забывала и с малолетства ходила с накрашенными ногтями, чем изрядно удивляла воспитательниц в детском садике. У нее всегда были красивые аккуратные ступни, и когда классе в третьем-четвертом ее вытаскивали на городские соревнования по легкой атлетике, спортивные функционеры из министерства, назначенные особо надзирать за соревнованиями, по нескольку раз подходили к их команде и с неприкрытой предвзятостью, то есть положив на все принципы олимпийского движения и фаер плей и игнорируя команды других белградских школ, склонялись над Анной-Марией, озабоченно и несколько нервно щупали ее конечности, мол, тут не болит? спрашивали, а здесь? а выше? когда не давите — не болит, отвечала несколько растерянная девочка, береги себя, говорили функционеры и вытирали пот, ты наша надежда, добавляли они о чем-то своем, Анна-Мария берегла, однако спортсменкой так и не стала, как-то на соревновании потянув ногу, ушла из большого спорта и лишила функционеров такой важной для них, наверное, вещи, как надежда.