Красный Элвис
Шрифт:
Фастфуд находится в двух кварталах от дома Леннона, турки уже работают, в маленьком кафе сидит несколько печальных эмигрантов, играет турецкий этнопоп, и вообще все чудесно, даже утренний мокрый снег, падающий на ступени. Мы заказываем себе какую-то еду, начинаем все это вяло грызть, выпиваем еще по пиву, и тут Леннон прикапывается к старому турку, который сидит за соседним столиком. Сначала он просто начинает говорить про курдов, потом в его голосе появляются нотки обвинения, он быстро пьянеет и не замечает той границы, которую ему не следовало бы переступать. Турок долго делает вид, что не понимает по-немецки, потом, когда мой приятель утрачивает остатки осторожности и совести, не выдерживает и выбрасывает его на улицу. Я бегу его поднимать.
Знаешь, в жизни часто происходят сцены настолько нежизненные, что даже не знаешь, как их воспринимать, то есть не то чтобы такие вещи не могли бы в жизни случиться, могли, конечно, просто выглядят они настолько по-идиотски, что
На третьи сутки, то есть в понедельник утром, согласно законам биологии, индус начал вонять. Все воскресенье он то приходил в сознание, то, выпив очередное пиво, снова впадал в беззаботный сон, пиво уплывало вместе с уикэндом, Джон Леннон сидел на кухне с набитой мордой, я целый день пытался выйти наружу и поехать домой, но ни сил, ни отваги мне не хватало. С индусом надо было что-то делать. Сегодня понедельник, говорит Джон Леннон, может, отвезем его в университет? как же мы его отвезем? спрашиваю я, он же воняет, но тут его оставлять тоже нельзя, настаивает Леннон, у меня соседи, и мы берем нашего маленького шоколадного приятеля под руки и с отвращением тащим в метро, привозим под стены университета, кладем на его любимую лавку и быстро убегаем, чтобы никто ничего не заподозрил.
— Ну что — куда ты теперь? — спрашиваю.
— Не знаю, — отвечает Леннон, — пойду чего-нибудь куплю поесть. Ты спешишь? Пошли со мной.
И я опять плетусь за ним, мы заходим в какой-то супермаркет, потом в другой, Джон Леннон на самом деле ничего не покупает, но когда я собираюсь ехать домой, он обижается и просит зайти с ним в следующий магазин, видно, что он просто не хотел оставаться один, плохо ему, наверное, было, представляешь, вот передвигается он так по жизни, сам не зная для чего, а тут такой случай передвигаться с кем-то еще, я его в принципе понимал, после этого он затаскивает меня в большой музыкальный магазин и находит там записи Бади Рича, смотри, говорит «Биг Мак», тут есть «Биг Мак», мы должны это взять, у меня, говорю, денег почти нет, ничего, говорит Джон Леннон, мы его украдем, и он незаметно срывает с диска пластиковую обертку вместе с электронным кодом и засовывает диск себе в карман. Ты что, идиот, говорю я ему, тут везде камеры, ничего, не бойся, смеется он, что значит не бойся, говорю я, это тебе ничего не будет — дадут еще раз по голове, так тебе это даже не навредит, а меня просто выбросят из вашей страны и больше никогда не впустят! Ты конформист, обижается он, пошел на хуй, отвечаю я ему и быстро иду на выход. Подожди, кричит он мне в спину, бежит за мной к кассе, но тут его диск начинает пищать, видно, там был еще один код, который он не заметил, он останавливается и начинает удивленно оглядываться вокруг, мол, что за ерунда, что это во мне звенит, к нему движется охранник, но я уже выбегаю наружу и двигаюсь к подземке, мудак, просто мудак, какими кретинами наполняет Господь старые-добрые европейские города, с кем приходится общаться и пересекаться, вообще, что у нас общего с этим Джоном Винстоном Ленноном, кроме «Биг Мака» конечно, о’кей, «Биг Мак» правда объединяет много чего в этой странной жизни, кто из нас, в конце концов, может сказать, что ни разу не облажался, судьба хитро и опытно расставляет свои ловушки, попробуй не попадись в них, если сможешь, толчешься себе, толчешься изо дня в день, и единственное, что можешь, это восторгаться удивительным замыслом небес, всеми их вывертами и деяниями, всеми их, в конце концов, творениями, такими как Джон Винстон Леннон, неплохой, в конце концов, парень, если бы еще он не находил на свою задницу столько неприятностей, ну, но это уж карма, это уж карма…
И я сажусь в метро и еду домой, после четырехдневного общения с друзьями мне хочется спать и есть, особенно хочется спать, поэтому я засыпаю прямо в вагоне и просыпаюсь только на Дунае, давно проехав свою остановку. Домой возвращаться не хочется, поэтому я выхожу на улицу и забредаю в огромных размеров, в несколько кварталов, торговый центр, нахожу там тоже огромный, на двадцать залов, кинотеатр, выскребаю остатки денег и покупаю билет на какую-то детскую анимацию. Побродив по коридорам, нахожу свой девятнадцатый зал, в котором сидит одна-единственная пенсионерка, сажусь в первый ряд и сразу же засыпаю.
Иногда мне кажется, что я трачу большую часть своего времени на ненужное мне общение
Меня разбудила пенсионерка, которая вместе со мной смотрела фильм, юноша, говорит, вставайте, фильм закончился, и направляется к выходу, спасибо, говорю я ей вслед и думаю, что делать дальше, оглядываюсь в пустом зале и вижу сбоку рядом с экраном еще один, видимо запасной, выход, и поскольку за мной все равно никто не следит, выхожу через него.
За дверью оказывается лестница, наверное, это такой пожарный выход, тут совсем пусто и не совсем чисто, я думаю вернуться назад в зал, но потом решаю спуститься по этой лестнице, все равно, даже если кто-то тут меня встретит, скажу, что заблудился, решаю себе и иду вниз. Этажом ниже возле металлической двери стоит стул, на нем лежит порнографический глянцевый журнал и большой мобильный телефон в кожаном футляре, наверное, тут сидит охранник, и вот сейчас он куда-то отошел, может, отлить, сейчас вернется, застанет меня тут и надает по башке, как какому-нибудь Джону Леннону, думаю я и, вспомнив про Леннона, быстро подхожу к стулу, хватаю телефон, сбегаю по лестнице вниз, нахожу широкую дверь, толкаю ее и оказываюсь на улице.
Через пять минут, когда я уже сидел на лавке рядом с торговым центром, зазвонил телефон.
— Кто вы? — спросили меня.
— А вы?
— Я владелец телефона.
— Очень приятно, — говорю. — А что вам нужно?
— Верните мне мой телефон!
— Вы знаете, — говорю, — я боюсь, что вы меня сдадите полиции. Попробуйте купить себе новый. А этот я выброшу.
— Куда выбросите?
— Ну, не знаю. В урну, должно быть.
— Мой телефон — в урну? Вот говно! — Похоже, владелец телефона обиделся.
Я выключил телефон, подошел к ближайшей мусорной корзине и бросил трубку туда. Потом вернулся в торговый центр, минут пятнадцать потоптался возле витрин и пошел в метро. Прохожу еще раз мимо урны, слышу — телефон продолжает звенеть. Так странно, представляешь — утро, солнце из-за туч вышло, вокруг какие-то люди снуют, никто на этот долбаный телефон и внимания не обращает, я сначала даже забыл, что это я его туда бросил, иду себе по улице, и вдруг из урны начинает телефон звонить. Я даже сначала подумал — неужели никто не поднимет трубку, представляешь?
БАЛАНЕСКУ-КВАРТЕТ
…поэтому я блюю в умывальник. Вокруг пляшут солнечные пятна, и утро проникает в каждую щель международного экспресса, маршрут Будапешт — Париж, в который я сел час назад и из которого намерен выползти через час, если, конечно, не помру прямо тут, в сортире, не захлебнусь блевотой, если меня не затянет в эту жуткую металлическую воронку унитаза, накачивающую воздух и всасывающую все живое в радиусе двух метров, в эту блестящую никелевую дыру, из которой слышны голоса ада и которой я теперь стремаюсь настолько, что даже и блевать туда не могу, вот завис на умывальнике, пытаюсь что-нибудь сделать со своим сознанием, со своим подорванным здоровьем и потерянной координацией в утреннем пространстве, потом подымаю голову, вижу прямо перед собой в зеркале собственное изображение, и меня опять выворачивает. Хорошо, что у меня все нормально с нервами, представляю, что со мной сталось бы, будь я каким-нибудь неуравновешенным уебком, со склонностью к истерикам и паранойе, меня бы тут просто разнесло на куски от перенапряжения и отчаянья, а так все хорошо, и я без претензий принимаю жестокие обстоятельства своего существования, потому что умею относиться к себе довольно отстраненно, и это помогает мне пережить непростые минуты жизни, главное — не смотреть на себя в зеркало, не замечать этой никелевой воронки и не вспоминать про алкоголь, думаю я и быстро склоняюсь над умывальником. Еще час пересидеть тут, никуда не выходить, ни с кем не разговаривать, никаких «доброе утро», «что это за станция» и тому подобных провокационных вопросов, и так все чудесно, пассажиры, если я их не разбудил, спят себе на своих забронированных местах до Зальцбурга, Мюнхена и до самого Парижа, им и дела нет, что это за беспокойный гражданин закрылся полчаса назад в сортире и упрямо не хочет возвращаться на собственное место. Все хорошо, друзья, все хорошо, давайте спите в своих отсеках для некурящих, спите и смотрите мирные сны про бесхолестериновую свинину и пасхальные скидки на спаржу, уж кто-кто, а я вам мешать не буду — еще час, дотянуть до Линца, сползти на холодный, еще не совсем прогретый солнцем утренний перрон, найти оргкомитет, взять бабки, поселиться в отель, залезть в обуви в двухместную стерилизованную постель и благополучно умереть, по крайней мере до шести вечера.