Красный Элвис

Жадан Сергей

— Почему мы ушли? — спрашиваю его уже на улице.

— Щас, подожди, — обиженно говорит он, — спекулянты чертовы. Думают, я им буду платить кучу бабок за их чертов концерт. Щас, щас.

— Ну так пошли отсюда.

— Подожди-подожди, — говорит он, — еще минут десять. Пошли пройдемся.

И мы начинаем обходить квартал, в котором находится клуб. Я еще раз предлагаю уйти отсюда куда-нибудь в другое место, но Леннон решительно возражает, и мы, дважды обойдя по кругу, возвращаемся под двери клуба. Пошли, злобно говорит он.

— Что, концерт уже начался? — спрашивает он у той же контролерши.

— Да, уже идет.

— Мы решили-таки послушать. Мы много пропустили?

— Не очень.

— Нам скидка будет?

— Будет, — на удивление спокойно говорит контролерша и действительно продает нам билеты за полцены, штампует наши запястья, и мы идем блуждать по лестницам и коридорам клуба. В зале на сцене горячая пора, в оркестре играет человек двадцать, и шум стоит еще тот, мы набираем в баре пива и начинаем

слушать. Очки Леннона хищно блещут в потемках.

— Давай перекурим, — говорю я ему наконец, а то так можно всю ночь просидеть.

— Нет-нет, — панически отвечает он, — мне что-то нехорошо.

— Ладно, — кричу я ему, стараясь перекричать духовую секцию, — я сейчас вернусь. Не нарыгай тут.

Он, похоже, последней фразы не слышит и дружелюбно улыбается в ответ, показывая пальцами на сцену, будто хочет сказать — как же я могу нарыгать в присутствии целого джазового оркестра.

Я спускаюсь в туалет, он большой и пустой, с пола светят фонари сиреневого цвета, я захожу в кабинку, закрываюсь изнутри и завороженно смотрю на большой сиреневый унитаз, опускаю крышку, сажусь на нее и начинаю забивать свою папиросу. Откуда-то сверху, из-под потолка, играет оркестр, в туалетах специально вмонтированы динамики, чтобы можно было слышать все, что происходит на сцене, вот это действительно по-христиански, сразу видно, что о тебе заботятся и тебя любят, и даже если ты, например, сидишь на унитазе, к тебе все равно прилетят двадцать архангелов вместе с дирижером и затрубят в свои иерихонские трубы, не то помогая тебе, не то отвлекая тебя от твоего занятия. Оркестр как раз взялся за боевики, старые друзья Бади Рича решили показать всем этим соплякам в зале, что они и впрямь крутые пацаны и умеют играть, и, посоветовавшись между собой, заводят, на радость посетителям, знаменитый «Биг Мак», который все тут же узнают, даже я радостно задвигался, окутанный густым сладким дымом. Настоящую музыку не испортишь плохим исполнением, это точно, сколько лет они его играют, в скольких занюханных клубах они выступали, а все равно — начинают играть «Биг Мак», и все становится на свои места, и все понимают, что жизнь вещь чудесная и таинственная, и, даже приближаясь к ее обшивке, уже почти касаясь ее тугой холодной поверхности, ты все равно ни на полшага не приближаешься к ее пониманию, потому что оно, это понимание, существует не для того, чтобы открываться таким мудакам, как ты, оно существует, чтобы тебе просто было хорошо. Вот я сижу тут на этой сиреневой фарфоровой штуке и даже не представляю, что все эти люди будут делать после того, как оркестр смолкнет, что произойдет с их сердцами и душами и что произойдет с самими музыкантами, вот они сейчас получат свои бабки и спустятся в бар бухать, и кто-то обязательно напьется, без этого никак, можешь мне поверить, и вообще — может, из них кто-нибудь помрет, а тур у них расписан на полгода вперед, и как они завтра будут играть этот свой «Биг Мак», и как они будут жить, эти осиротевшие девятнадцать мучеников, лишенные личной жизни и нормальной страховки? Вот над чем стоит подумать.

Своего приятеля я застал в том же состоянии легкого ступора, в каком и оставил, но после черного пива он постепенно отошел, начал понемногу двигать руками и ногами, сказал несколько слов, потом вообще разговорился, мы вместе начали вызывать оркестр на бис, вызвали на свою голову, и те играли еще минут сорок. Все же концерт закончился, и нас выгнали, содрав с Леннона еще пару купюр за разбитую кружку, хоть он и божился, что это сделал не он.

Ну, ты же понимаешь, что я не мог просто так бросить его на холодном утреннем тротуаре — пьяного, подслеповатого и оштрафованного. Тем более что к нему домой было ближе, чем ко мне, а метро уже не работало. Одним словом, мы пошли к Джону Леннону. Проходя мимо университета, в душистых мартовских сумерках мы наткнулись на нашего друга-индуса. С ним никаких перемен не произошло, он все так же мирно спал, а рядом с ним стоял одноразовый стаканчик с холодным кофе. Кофе мы оставили, а индуса пришлось забрать.

Сейчас седьмой час утра, начинается холодный мартовский дождь, воздух густой и свежий, он пытается пробраться в открытое окно и застревает, не в состоянии протиснутся в квартиру; последний час мы сидели с моим приятелем Джоном Винстоном Ленноном на его засранной кухне и ждали, когда в городе откроются супермаркеты. Наконец мы дождались своего, так что оставляем нашего друга-индуса на хозяйстве, он все равно спит, ему все равно, а сами идем купить чего-нибудь на завтрак. Конечно, я бы мог уже поехать домой, но дома у меня никого нет, а тут хоть и чокнутая, но все же компания, и уикэнд только начинается, так что поеду позже, мы заходим в супермаркет и начинаем решать, сколько брать — двадцать банок или сорок, я предлагаю брать двадцать, а потом прийти еще, Джон Леннон говорит, что лучше не рисковать и взять сорок, тем более за упаковку на сорок банок есть скидка, можно в принципе сэкономить и купить хлеба, мысль о хлебе выглядит здравой, поэтому мы берем сорок банок светлого теплого пива и большой черный батон. Все-таки уик-энд.

Через пару часов, пока мы активно пили пиво и ели батон, начал просыпаться индус. Наконец он проснулся, оглядел нас, попробовал понять, где он, но, видимо, не смог, и вообще было заметно, как он жалеет,

что проснулся и увидел весь этот вертеп, представляешь, просыпаешься ты после каких-нибудь таблеток в чужой, неизвестной тебе квартире, а напротив тебя сидит Джон Леннон с безумным взглядом и непонятными намерениями, тут действительно индусом надо быть, чтобы не запаниковать, наш индус таки приходит в чувство и даже начинает с нами пить и говорить про погоду, Джон Леннон его поддерживает, да, говорит, погода говно, но ведь было еще хуже, была вообще зима, я — говорит — не люблю зиму, и это окончательно успокаивает индуса, ну действительно, подумаешь, Джон Леннон не любит зиму, что тут такого. Где-то после полудня усталость дает себя знать и мы начинаем засыпать прямо на кухне, Джон Леннон засыпает первым прямо в кресле, под бочком у него тихонько посапывает носом индус, ну и я тоже засыпаю в уголке, на небольшом диванчике, и успеваю подумать, что вот как странно, зима вроде закончилась, а все равно ничего другого на началось, и так каждый год, понимаешь, что я имею в виду, каждый год сразу после зимы должно бы начинаться что-нибудь другое, а вместо этого не начинается ничего, так же падает снег, так же холодно, так же ты ищешь, где согреться, а найдя, долго не выходишь на улицу, стараясь наебать всех и вся, с ангелами включительно.

Ближе к вечеру, когда мы проснулись и Джон Леннон рассказывал что-то о своей учебе в университете на юридическом факультете, индус начал ныть. Он проспался, ему было плохо, и он требовал отнести его назад или купить ему еще таблеток. Может, и вправду отнесем старика на место? спрашиваю я Джона Леннона, не выйдет, говорит он, на выходные университет закрыт, на лавке оставим, предлагаю я, нет, возражает Леннон, нельзя, снег пошел, замерзнет. Я смотрю на шоколадную физию индуса, уже тронутую темно-синим отливом, и понимаю, что и вправду замерзнет. Не надо было его вообще брать, говорю раздраженно, но Леннон выпивает еще одно пиво и говорит, что это не проблема, что мы с ним сейчас сходим на вокзал и достанем для нашего друга таблетки, я все равно хотел туда зайти сегодня, говорит он, там собираются мои друзья, делать нечего, мы начинаем одеваться, тем более что надо купить чего-нибудь поесть, потому что батон кончился, а из других продуктов у Джона Леннона был только кетчуп.

Есть на южном вокзале города Вены одна рыгаловка. Народ тут собирается по большей части отчаянный, эмигрантов среди них нет, вообще — все свои, бухло тут дешевое, а полиция лояльная, так что не странно, что Джон Леннон в этом заведении тоже был своим крутым парнем. Он сразу же заказал водку и заговорил с какими-то ханыгами, ханыги тут тоже, видимо, свои, они весело хлопали Джона Леннона по плечу, говорили всякие гадости в адрес правительства и парламента, вообще проявляли удивительную для ханыг политическую ангажированность. Джон Леннон заказал себе и мне еще по одной водке, выпил ее и, похоже, вообще забыл, зачем сюда пришел, ханыги тоже не знали, что ему от них надо, поэтому все заказали себе по новой водке и дружно выпили. Потом вдруг обратили внимание на меня, спросили, откуда я, я ответил, и это было встречено одобрительным гудением и заказыванием еще одной водки. Я выпил с ханыгами за их здоровье и зашептал Леннону, слушай, друг, пошли домой, у нас там индус некормленый, Леннон вышел из пике, сфокусировал свое никуда не годное зрение, отвел в сторону одного ханыгу и начал с ним о чем-то переговариваться. Через несколько минут он вернулся довольный и улыбающийся и громко заявил, что мы с ним должны валить. Со стороны ханыг заявление было воспринято с энтузиазмом, тут же появилась новая водка, был произнесен тост за социал-демократию, и мы вышли в сумерки под прощальные возгласы расчувствовавшихся ханыг. По дороге Джон Леннон пел, выкрикивал политические лозунги, задирался с таксистами и знакомился со всеми русскими проститутками, попадающимися нам на пути.

Индус сожрал таблетки, которые мы ему принесли, и опять уснул. Я подумал, что вот кому хорошо живется на этом свете, так это индусам, Джон Леннон был пьян, я в принципе тоже, он ходил по своей разбитой квартире и пел, к нам уже прибегала старенькая соседка снизу, похоже, она Леннона ненавидела, потому что прибежала, когда он еще только начал петь, видимо уже зная, чем это для нее закончится, Леннон впустил ее в квартиру, она вбежала на кухню, начала было кричать, но увидела темно-коричневого с синим отливом индуса и робко вышла. Джон Леннон еще какое-то время пел, потом зашел в ванную и замолчал. До утра его не было слышно. Я нашел свой диванчик и быстро заснул. В ту ночь мне ничего не снилось.

Утром индус проснулся первым и энергично начал искать какой-нибудь еды, чтобы подкрепиться, нашел кетчуп, я в это время тоже проснулся, смотрю, посредине кухни стоит индус и крутит в руках кетчуп, что, спрашиваю, любишь кетчуп? люблю, говорит индус, а есть еще что-нибудь? нет, нету, вчера все кончилось, индус поставил кетчуп на место и взялся за пиво, а я пошел в ванную. Ванная была закрыта изнутри. Я постучал. За дверью что-то зашевелилось, и вскоре дверь открыл Джон Леннон, который, похоже, тут спал, привет, говорю я ему, там индус проснулся, хочет есть, и я бы тоже не отказался от завтрака, добавляю; выглядел Джон Леннон ужасно, похоже, он тут вчера упал. С другой стороны, мы все выглядели не лучшим образом. Мы решаем найти ближайший фастфуд, а нашего шоколадного друга опять оставляем на хозяйстве, пообещав принести ему что-нибудь вкусненькое.